— И что ты изменил?

— Ну как что — винтики подкрутил. Мне, между прочим, целую религию переделывать пришлось. Если не перезвонит — все в порядке. А у тебя что?

— У меня — рутина. Молодые парни с комплексом неполноценности.

Смеемся. Все корректоры — циники. Это профессиональное.

Николай перезванивает через два дня.

В его голосе проскальзывают панические нотки. Изображение отключено, и я не могу видеть его, но уверена, что глаза бегают, а руки дрожат.

— Доктор… Патриция… Мне нужно встретиться с вами. Что-то действительно произошло. Мы ведь можем встретиться еще раз?

Такого у меня до сих пор не было.

— Конечно, Николай. Но расскажите хотя бы вкратце, что именно случилось? Какие перемены вы почувствовали?

— Доктор, я не могу по телефону. Простите меня, не могу.

— Успокойтесь, Николай. Сегодня в шесть вечера вас устроит? Сможете подъехать?

— Конечно, доктор. Конечно, я буду. Спасибо вам. Огромное спасибо.

Отключается.

Это не он. Это не тот Николай, который приходил ко мне за помощью. Не тот, кого я скорректировала. Я заинтригована: не представляю, что могло пойти не так.

Он приходит минута в минуту. Волосы — взъерошены, одежда в беспорядке, и руки действительно дрожат. Он падает в кресло, упирает локти в колени и обхватывает ладонями лоб. Я сижу напротив. Ему лучше заговорить первым.

— Патриция, можно чаю?

— Конечно.

Я сама насыпаю заварки в чайник. Я знаю, что он любит черный чай и всегда кладет одну ложку сахара, — случайно подсмотрела в прошлый сеанс.

Николай выпивает обжигающий напиток залпом. Без сахара.

— Патриция. Мне плохо. Мне совсем плохо. Я взял на работе неделю отпуска за свой счет. Меня могли уволить, но дело замяли.

— Вот как? Что вы сделали?

— Я набил морду техническому директору. Но дело не в этом. Я… на самом деле я никогда ничего не боялся. Ни драк, ни темноты, ни собак — ничего такого. А тут — мы дрались, и я оказался сильнее. Историю замяли, у него нет претензий. Причина ссоры — пустяк, он голос на меня повысил. Только… я боялся, когда его бил. Я чуть не выл от страха и все равно бил, понимаете? Я не мог не бояться — и не бить тоже не мог.

— Когда это произошло?

— Вчера…

— А непосредственно после приема вас ничего не могло напугать?

— Нет, наоборот, я чувствовал душевный подъем. Ну, знаете — как будто море по колено. Заснул в прекрасном настроении. Предчувствие было, что жизнь уже завтра изменится, что такое начнется!.. И утром — все прекрасно. А потом, на работе, он на меня заорал. И я испугался, панически. Мне хотелось заплакать и убежать, как трехлетке, но вместо этого я двинул ему в челюсть. А после драки — заперся в своем кабинете. Боялся, что теперь меня вышвырнут. И плакал. А директор потом посмотрел на меня и предложил отдохнуть некоторое время.

Николай уставился на меня — видимо, ждет, что я ему немедленно все объясню, успокою.

Но я сама ничего не понимаю. То, что он мне рассказал, мягко говоря — нетипично.

— А дальше, Николай?

— Дальше?

— Да, что происходило дальше? Наверное, вы куда-нибудь пошли?

— Да, домой. Когда я оказался на улице, ко мне опять вернулось ощущение, что я король мира. Я шел и что-то напевал, и было так легко на душе… Я долго гулял, а когда наконец пришел домой, то зачем-то стал включать свет во всех комнатах. И в спальне он не включился. Я утром нашел причину — закоротило в одном месте, ничего особенного. А вечером стоял и не мог войти в эту комнату: мне казалось, что там, в темноте, что-то шевелится, клубится, шепот какой-то слышал. Я закрыл дверь, стулом ее подпер, чтоб не открылась. Сидел напротив, смотрел на нее и опять плакал от страха. Заснул в итоге, потом просыпался посреди ночи несколько раз. Утром — опять все прекрасно, страха как не бывало, мне даже смешно стало.

Он глубоко вздыхает и продолжает:

— И так было весь день. То панический страх по пустякам, то я как Брюс Всемогущий. А сегодня — только страх, я от собственной тени шарахаюсь. Вот сейчас вы, Патриция, кажетесь мне ведьмой какой-то, которая вырвет мне сердце из груди и сожрет его. Или еще что-то сделает, не знаю.

— Надевайте обруч, Николай.

Протягиваю ему гаджет. Он отшатывается:

— А другого способа нет, доктор? Мне кажется, он как-то повлиял…

— Этот способ — самый быстрый и эффективный. Не бойтесь.

Он покорно опускает голову, чтоб я надела на него обруч сама. Из левого глаза выкатывается слезинка и медленно ползет по щеке. Губы дрожат. Он в панике.

Нажимаю на виски.

Андрея нет. Мне придется делать все одной, без возможной поддержки извне. Подключаюсь.

То же условное деление файлов на папки. Я легко нахожу корректировки, которые двумя днями ранее внесла в его личность. Всё на своих местах. Осторожно просматриваю воспоминания, черты характера — других нетипичных изменений нет. И нет никаких причин для страха. Никаких.

Роюсь в самых интимных воспоминаниях: первая мастурбация, женские обнаженные тела, первая сигарета, боль от обмана, радость понимания — куски событий, которые и формируют в конце концов человеческую личность. Не то.

Страх начал возникать после моей с ним работы. После сеанса. Значит, причину нужно искать или в нем, или в событиях, которые произошли после. Вернуть обратно исходные воспоминания вместо подменных я уже не смогу — их больше не существует ни в его, ни в моей голове, они стерты за ненадобностью. Более того — для Николая их никогда не было.

Просматриваю два последних дня. Вот мой пациент идет домой, вот вертит в руках сигарету, сминает ее, бросает в мусорный бак. Вот приходит, наливает чай, просматривает в Сети сводки новостей. Звонит другу и договаривается о встрече. Ложится спать. Просыпается утром и идет на работу. На работе — ссора с шефом, страх, драка.

Вот оно. На него повысили голос. Произошло неприятное для него событие — и сразу за этим появился страх.

Смотрю дальше. Вечером — еще одно пустяковое, но неприятное происшествие. И снова страх. Кажется, поняла.

Создаю папку «Стандартные ситуации / Незначительная неприятность». Меняю реакцию со «Страха» на «Безразличие». «Страх» — удален без возможности восстановления.

Отключаюсь от Николая. Снимаю обручи с нас обоих.

Николай приходит в себя через несколько минут. Я протягиваю ему кружку сладкого чаю и разжимаю пальцы чуть раньше, чем кружка оказывается у него в руке. Осколки керамики на полу, брюки пациента испорчены.

— Извините, — говорю я.

— Ничего страшного, — машинально отвечает Николай. — Могу я воспользоваться уборной?

— Конечно. Первая дверь налево.

Когда он возвращается, то первым делом спрашивает:

— Вы нашли что-нибудь в моей голове?

— Мы с вами вместе нашли. Вы отлично держались, Николай. Страха больше не должно возникнуть. Наблюдайте и, если что-то пойдет не так, сразу же сообщите мне. В любое время суток. Да, и вот еще что…

Я протягиваю ему флеш-карту.

— Это — несколько тестов. Мне бы хотелось, чтобы вы их сделали в ближайшее время. У вас не должно возникнуть затруднений — некоторые из них на реакцию, некоторые на психическую устойчивость, несколько — на стандартные раздражители.

— Зачем, Патриция? Вы же говорите, что уже всё.

— Да, всё. Но, так или иначе, мне хотелось бы понять причину инцидента. Надеюсь на вашу помощь, Николай.

Он кивает и берет флеш-карту. Обещает сделать все, как я просила, и прислать результаты. Сам он не заинтересован в поисках причины отклонения — каюсь, из-за меня. Его энтузиазм мне невыгоден, а вот я очень хочу разобраться.

Николай — дисциплинированный человек. Конечно, после нашей работы у него прибавилось «отвязности», но убирать такое качество, как способность к самоорганизации, я посчитала невозможным. Все тесты выполнены, результаты аккуратно записаны. Никаких домыслов Николая, никакой больше паники. В сопроводительном письме он указал, что сейчас у него все в порядке, и поблагодарил за помощь. Сдержанно. Гораздо более сдержанно, чем ему свойственно.