— Не понял. Почему это?

— Дурят нас, — Миха огляделся по сторонам и чуть тише продолжил: — Откуда наномодули взялись, которые я в корпуса вставляю?

— Тю-ю, — протянул я. — Тоже мне загадка! Специальные нанороботы выращивают. Им схемку подкладываешь, они по ней и шпарят. А схемки автоматические линии штампуют. Компьютеры.

— Вот именно. Что? По третьей? Давай. Именно. Нанороботы любой дом вырастят, только подкармл… под-кар-мли-вай шлаковым порошком. Теплый, герметичный, удобный. Мебель — аналогичные отливки. Бытовая техника ботами по схемкам изготавливается. Так почему для производства Машины нужно столько людей? А? Да, мы не все пока можем синтезировать, но феликс-модуль сразу в корпусе — это ж как дважды два, а у нас целая линия: раму собрать, боковинки, верх, низ прикрутить… Э-эх.

Я допил пиво и задумался.

— Наверное, живыми руками надежнее.

Сказал и понял, что глупость сморозил. Брудный ящик свой вспомнил. Завтра Дрюня из трезвяка на работу придет синий, трясущийся, будет резьбу на винтах срывать, боковины царапать, гнуть, не той стороной прикручивать.

— То-то и оно, — будто согласился с моими мыслями Миха. — Даже если нельзя синтезировать, то автоматы уж как-нибудь смогли бы сборку выполнять. Людям, Леш, эту работу дают, чтобы занятие у них было. Тяжелое и нудное. А знаешь, что такое «феликс»? Счастье это по-латыни. Машину счастья мы строим. Типа после некоторых опытов на колл… коллайдере открыли ученые удивительные вещи и разработали Машину. Построим ее, и будет куча дармовой энергии и синтез чего угодно, и всем хватит, даже тем странам, которые отказались участвовать. Счастье для всех. Даром. Ха-ха-ха. А может, не будет ничего? И золота из водорода все равно никто делать не умеет? Чтоб голову забить, визора с лихвой хватает. И то — ни одной живой передачи, сплошная виртуальность. Оболванили нас дешевым пивом и паршивым образованием. Мы перестали думать, Леш, вникать. Ничего-то мы теперь сами не можем. Плохо, когда свободу навязывают, как это бывало, но разве лучше, когда ее отбирают? Эх, вот в двадцатом веке… А сейчас мы только и умеем, что винты закручивать.

И вот тут я, между прочим, слегка обиделся.

— По-моему, на сегодня хватит, — сказал я Михе.

Он глянул виновато:

— Да, пора. Я ведь и правда давно не пил.

На улице я понял, что зима на самом деле пришла всерьез. Ночь с конкретным таким морозцем. В ясном небе тонкий месяц завис. Воздух вкусный, хрустальный, после пивнухи так особенно. Постояли. Я поглядел, как Миха кутается в легкую курточку, воротничок поднимает, взял свой шарф и нацепил ему на шею. Накопил он. Тратить некуда. Миха поморгал и говорит:

— Спасибо. Я действительно перебрал. Извини. А хочешь, я тебя растения научу выращивать? Я и семян тебе дам, и инструмент.

У меня аж дух перехватило.

— А ты умеешь?

— Это совсем нетрудно, если с умом. У меня дедова библиотека сохранилась. Отец говорит, случайно.

— Хочу. Такого и бригадир не умеет. Слушай, а приходи к нам завтра в гости. Настя обрадуется, да и Татке будет интересно.

Он подумал немного. Спросил:

— Татка — это дочка?

— Ага.

— Тогда подарок бы надо.

За пару кварталов от нас провыла, пронеслась мимо сирена. Серые за порядком наблюдают, шпионов всяких ловят. Наверное. Своих-то дедов я и не знал, а отца помню, но плохо. Серые всех забрали. Времена тогда были не очень спокойные. Не все понимали, зачем такие жертвы ради Машины.

— И знаешь, между прочим, еще что? — Хмель совсем выветрился. — Не рассказывай никому про эти свои теории. Тебе проблем надо? Не надо. Вот и ладушки. Все ж таки по большому счету мы в золотом веке живем.

— Ага. Процветаем. Как плесень. Наивный ты, Леш.

— Ладно, потом поговорим. Тебя проводить? Ну, тогда до завтра.

Он удалился нарочито твердой походкой выпившего человека, но было видно: дойдет. Тогда пошел и я.

Настя меня ждала. Татка, конечно, уснула, а вот Настя ждала.

— Есть будешь? Или после получки, как обычно, не хочется? — спросила она с кухни.

— А пожалуй, что и буду. Мясной кусочек. И картошки к нему разведи.

Настя вышла из кухни, вытирая руки.

— Опа-на! — провозгласила она. — С чего бы вдруг?

— Знаешь, — сказал я, стаскивая ботинки, — к нам завтра гость придет. Очень необычный человек, между прочим. Есть у меня ощущение, что все теперь будет по-другому. Татку пристроим учиться. И не смейся, есть курсы, куда и девочек берут. Я выбью. Да я даже пить перестану. Совсем. Веришь?

Настя фыркнула и ушла в кухню, но я видел: она довольна.

Четыре

Утро было превосходным. Розовый свет сквозь узоры на стекле. Запах кофе. Кофе? Ого! И голова не болит. Я прокрался на кухню и чмокнул Настю в шею. Она вздрогнула и со смехом обернулась.

— Привет, фантазер.

— Привет. И ничего не фантазер. Теперь все и правда по-другому пойдет. Скоро у нас в квартире будут цветы, и ягоды, и… и апельсины расти. Не веришь? Сегодня вечером жди меня с Михой, у него спросишь. Да если б все люди были как он, у всех уже менюшницы стояли бы. И не надо на кофе разоряться, заказал чашечку — получи горяченький.

— Ага. С бубликом.

— Со сладеньким пирожным. — Я прижал Настю к себе, она расхохоталась и вывернулась.

— Ребенка разбудишь. Иди уж, друг гения, завтракай.

В цех я пришел, как обычно, за пару минут до смены. Все ладилось, все одно к одному складывалось, хотелось петь, тело дрожало и готово было работать, плясать, бегать, как те спортсмены. Нет! Быстрее спортсменов. Я. Начал. Новую. Жизнь. Вроде ничего особенного не случилось, а сдвинулось что-то в мире, встало со щелчком на места, прям как модуль в корпус. Так же, наверное, древних мореплавателей колбасило, когда они новые земли открывали. Да я, между прочим, тоже сейчас открыватель.

Миха был на месте, я помахал ему рукой, он заулыбался, кивнул в ответ. Даже поговорить успели. «Как дошел?» — «Спасибо, без приключений. А как дочка, жена?» — «Нормально».

Работалось легко, брак отлавливал на раз, хоть его и много было. Раз, два, три, четыре. Точно танец какой. Все успевал, все замечал, и даже подумалось: может, и правда, что в двадцатом веке люди могли учиться дольше и умели больше, чем мы сейчас.

Серых я увидел сразу. Сегодня их было шестеро, и все при спецсредствах — дубинки, баллончики, перчатки со вставками, щитки на руках-ногах, разве что броников да касок с забралами не было. Бригадир вел их в нашу сторону и говорил, говорил, руками размахивал. За сколько-то метров остановился и указал пальцем на Миху. Дальше серые двинулись одни. Подошли к Михе, взяли в кольцо, один вытащил и зачитал какую-то бумагу. Двое схватили сзади за локти, завели руки назад. Я смотрю на все это безобразие и не верю. Неужели в пивнухе кто подслушал? Вроде все там пили. Или бригадир вчера заложил? Да было б за что. Ну, трепался, так фигню ж всякую нес, а работник-то, между прочим, Миха отличный. Или не фигню? Может, все правда, и так оно и есть — наступил век процветания плесени? Ну уж нет, не позволю. Я, между прочим, могу за себя решать.

Вспомнил я про одну штуку. Залез к себе в ящик с инструментом, достал тот ломик конвейерный и пошел к серым. Моей квалификации вполне хватит, чтоб кое-кому мало не показалось. Жалко, с дочкой не попрощался. Два дня, считай, ее не видел. Бригадир сзади орет благим матом, Дрюня улюлюкает — такого по визору не увидишь. Размахнулся я ломиком. И, знаете, до чего же, между прочим, это приятное зрелище — перепуганные серые рожи!..

Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.

— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даете уроки литературы?

Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьезные. У Андрея Петровича екнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, еще двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.