Зевнула васильково-синим, подмигнула травянисто-зеленым, прищурилась янтарно-желтым. Выше, выше и еще выше вздымалась радуга-мечта, подставляя хребет под хлесткие удары Страшного Ливня…

Вот красная полоса высунулась из-под козырька, точно быстрый Слоников язычок, жадно лизнула сухарик мостовой, замешкалась на мгновение и взлетела под небеса. Последним взвился в небо апельсиновый: жаркий, смелый, нестерпимо прекрасный. Встряхнулся, салютуя своему Мастеру, встал в ряд с другими.

Солнцедел Шамайка облокотился на перила крыльца, довольно зажмурился, а через квартал от лавки продавца радуги, свесив босые ноги в чердачное окно, заливисто смеялся солнцедел Верк.

Над городом, щедрое, яркое, огромное, поднималось солнце. Настоящее солнце. Одно на всех.

Никодим уже начал всерьез подозревать, что пару минут назад выбрал не тот поворот, когда впереди наконец показались наполненные желтым теплом прямоугольники окон. Свет фар мазнул по зарослям крапивы, выхватил из мрака покосившийся забор, уперся в припаркованные у самого крыльца машины братьев. Никодим, как и следовало ожидать, приехал последним. Он заглушил двигатель и вышел из машины, поднялся по скрипучим ступенькам, опираясь рукой о стену. Застыл перед дверью, такой же древней и изношенной, как и весь дом, не в силах заставить себя постучать. Они наверняка слышали, как он подъезжал, знали, что он уже здесь, и не было никакого смысла торчать на крыльце, чувствуя длинные холодные пальцы ночи за воротником. Но решиться на этот последний шаг оказалось трудно — внутри, в уютных комнатах, кисло пахнущих старыми коврами, его не ждало ничего хорошего.

Позади раздался шорох. Никодим вздрогнул и обернулся, хотя прекрасно понимал, что для серьезных опасений время еще не пришло. Несколько мгновений вглядывался в сплошную черноту за стволами яблонь, полукругом стоявших вокруг крыльца, потом вздохнул и, вновь повернувшись к двери, несколько раз ударил костяшками пальцев в посеревшую от времени доску.

Ему открыла сестра. За пять с половиной лет, прошедших со дня их последней встречи, она сильно постарела: на худом загорелом лице заметно прибавилось острых углов и неровных, подрагивающих линий, в коротко остриженных волосах серебрилась проседь. Но широкая коричневая юбка и выцветшая кофта, казалось, были те же самые, что и пять лет назад.

— Приехал, — прошептала она, встретившись с ним взглядом. — Здравствуй, Никодим.

— Здравствуй, Вера. — Он заставил себя улыбнуться, хоть и чувствовал, что получается неискренне. — Как вы тут?

— Тебя ждем.

Сомневаться не приходилось. Слишком многое зависело от его приезда. Весь следующий день зависел от его приезда. А это должен быть очень важный день.

— Ну, вот он я, — сказал Никодим и обнял сестру за плечи, затем прошел мимо нее в глубь дома.

В сенях вдоль стены все так же громоздилось старье: давным-давно вышедший из строя телевизор, огромный радиоприемник, куча тряпья, лыжные палки, самовар, какие-то пыльные коробки и ящики. Кажется, со времен его детства ни один предмет не сдвинулся с места, даже пыли не прибавилось.

Миновав короткий коридор, он попал в жилую часть дома. Небольшая комната, что-то вроде гостиной или столовой: посередине стоял стол с электрическим самоваром, который не включали уже лет десять, у одной стены был диван, у другой — комод и зеркало. Над столом висело старое радио, над комодом — несколько больших черно-белых фотографий в рамках. Молодые, улыбающиеся лица, давно вышедшие из моды прически. За столом сидели братья, Федор и Еремей, между ними стояла початая бутылка водки, настолько дешевой, что от одного взгляда на этикетку у Никодима свело живот. Впрочем, это была наименьшая из его проблем. Пожав братьям руки, он опустился на свободный стул. Вместо скатерти на столе лежала клеенка, покрытая полустертыми изображениями парусных кораблей. В детстве, сидя за этим столом, он придумывал каждому кораблю название и капитана, сочинял истории об их плаваньях, о бесчисленных приключениях в далеких морях — и двое заросших щетиной мужиков, что сейчас недоверчиво смотрели на него, в те времена слушали эти истории, раскрыв рты. В конце концов, он был старшим, и в его обязанности входило развлекать своих братьев. У старших всегда больше обязанностей.

— Ну, — сказал он наконец, — что случилось-то?

Федор пожал плечами, взглянул тоскливо на бутылку, начал рассказывать:

— Да ничего особенного не случилось. Отошел батя тихо, просто, без мучений. Верка вон на закате, как обычно, спустилась вниз белье ему поменять, а он и не дышит уже. Сердце, наверное. Хотя он на него никогда не жаловался…

— Тут без разницы, — сказал Еремей. — Мог и не жаловаться, а проблемы были. Сам знаешь, возраст ведь. Не угадаешь отчего.

— Где он сейчас?

— Внизу, где же еще. Мы не вызывали ни врачей, ни кого-то другого. Когда утро наступит, тогда и вызовем. Надо сначала, чтоб все уже готово было.

— Ясно.

— Сам-то как? — спросил Еремей.

Никодим поежился. Вопрос не имел отношения к его жизни, к оставшемуся в городе рекламному бизнесу, к новой трехкомнатной квартире, к женщине, с которой он эту квартиру делил, — только к его планам на будущее. На самое ближайшее будущее.

— Нормально, — ответил он. — В полном порядке.

— Сделал все нужные распоряжения?

— Эх… пока нет.

— Почему?

— Не успел, — соврал Никодим. — Как только вы мне позвонили, я тут же прыгнул в машину и поехал сюда… чтобы успеть к рассвету.

— Долго ехал, — сказал Федор и ткнул пальцем в непроглядную тьму за окном. — Рассвет должен был наступить десять минут назад.

— Семь, — поправил его Еремей. — Точнее, пока шесть с половиной. Но это в нашем часовом поясе. Кое-где задержка уже гораздо серьезнее.

— Скоро те, кто поумнее, начнут догадываться, что вся их гелиоцентрическая хрень не стоит даже бумаги, на которой напечатана, — пошутил Никодим, но улыбок на лицах братьев не увидел. Они ждали, когда он перейдет к делу. — Бледные уже появились? — спросил он, чтобы еще хоть на несколько мгновений оттянуть те ужасные слова, которые ему предстояло произнести.

— Вроде бы еще нет. Мы по крайней мере ничего не почувствовали. В любом случае сначала они придут сюда и сделают так, чтобы ночь больше не закончилась.

— Да, отец говорил, у них хватит ума найти это место в первую очередь.

— Вот именно. — Федор пристально посмотрел на Никодима. — Зачем тянуть резину?

— Поставь себя на мое место, и поймешь зачем. На это просто невозможно решиться.

— Ты на своем месте, а я — на своем, — ответил Федор. — И переставлять нас не надо. А решимости у тебя всегда было побольше, чем у меня с Еремой вместе. Пошли…

— Погоди. Давай хоть по рюмке опрокинем. За отца.

— Хорошо. — Федор повернулся к окну, всмотрелся в стиснутый белой рамой мрак. — Звезды начали гаснуть. Но выпить мы успеем.

«Из этой фразы получился бы прекрасный рекламный слоган, — успел подумать Никодим, пока брат разливал спиртное. — Утро больше не наступит, но у нас еще есть время, чтобы насладиться водкой такой-то». Отличное завершение карьеры. Он поднял свою рюмку, наполненную до краев.

— За отца, ребят. Он был хорошим человеком и сделал для людей настолько много, что они никогда не смогут понять и оценить этого.

— Точно, — согласился Еремей, а Федор просто кивнул.

Они выпили. Никодим сморщился от ацетоновой горечи, но проглотил.

— Ну и палятина, — пробормотал он, протягивая руку к пакетику с сушками, лежащему под самоваром. — Не могли что-нибудь подороже найти?

— Времени не было, — отрезал Федор. — И разницы все равно никакой. Пойдем.

— Стоп. Дай мне еще минуту — бабу свою предупредить хоть.

— Черт… лады, только минуту.

— Ага.

Доставая сотовый из кармана джинсов, Никодим поднялся со стула.