— Ну, скажи, блеск! — сказал Джейсон. — Просто сногсшибательно! Я знаю тут одно местечко, где можно кофе попить.

— Джейсон! — Я не хотела ждать кофе. Должна была рассказать ему все прямо сейчас.

Я взяла его за руку. — Подожди. Мне надо кое-что тебе сказать. — Я взглянула в его синие глаза и увидела там страх. Меня это потрясло. Я быстро добавила: — Прости меня, но Грег настоял, чтобы я поработала сегодня ночью.

Джейсон засмеялся, по-моему, с облегчением:

— Ну, что поделаешь! Да и от кофеина мне бы не спалось.

Я улыбнулась, не разжимая губ. Взяла такси и, опустошенная, поехала домой. Конечно, я трусиха. Одно дело — решиться разорвать отношения, совсем другое — сказать об этом Джейсу прямо в лицо. Дело в том, что я поняла, что просто не смогу снова порвать с ним. Для него это будет страшным ударом, у него такая нежная душа — он ведь как ребенок. Два раза одно и то же — это слишком для него. Господи, что мне делать?

Полчаса я провела в тягостных раздумьях. И вот — хлоп! — пришла идея. Я даже заулыбалась. Разорвать помолвку должен он сам. Нужно, чтобы Джейсон Брокльхерст разбил мое сердце. Теперь надо придумать, как это устроить. Я сидела в своей машине через дорогу от дома Чарли, на коленях у меня была видеокамера. Я думала о своей работе. Что греха таить, я свою работу считала замечательной, а себя — чуть ли не героем. Мы в «Гончих» добивались больших результатов, обладая довольно скудными возможностями, — по сути дела, мы полагались только на свои мозги, — и я этим гордилась. Полиция ведет преследование группой в двадцать пять человек, в их распоряжении восемь транспортных средств. Каждая машина ведет преследуемого не дольше минуты. У нас всегда максимум три агента, один автомобиль, один мотоцикл. В этой сфере деятельности заняты многие бывшие сотрудники полиции. Грег рассказывал, как они поражаются нашим успехам, до чего они избалованы. К тому же не так просто работать, когда не можешь сунуть преследуемому под нос полицейское удостоверение.

И все же именно в этот момент я не ощущала в себе ничего геройского. Я чувствовала себя плохим человеком. Я сделала все, что положено: сняла название улицы, сам дом. Сейчас я за ним наблюдала, В одиннадцать часов семь минут в окне второго этажа зажегся свет, в одиннадцать двадцать четыре погас. На окне висела игрушка — солдатик на парашютике. Не трудно было догадаться, что это комната Чарли. Может, ему не спалось. Может, мама принесла ему стакан молока или прочитала ему сказку. Благодаря Габриелле и Джуду я познакомилась с миром матерей и их детей.

Любящие матери живут в каком-то своем, особенном мире, куда вход есть только для них и их детей. Матери всегда удивляют своими идеями. Например, Габриелла однажды услышала, как я напеваю Джуду песенку «Ник-Нак Пэдоивак». Она тут же закричала: «Как ты можешь петь своему племяннику такую песню? Она же о каком-то сумасшедшем педофиле!» А все из-за фразы в припеве: «Ник-Нак Пэддивак бьет в мой живот, Ник-Нак Пэддивак песенки поет!» В моем представлении это была просто милая чепуха.

— Что это за садист, который бьет в живот ребенка, как в тамтам, и при этом распевает песни? — повторяла Габриелла. — Этого извращенца нужно вздернуть на виселице!

— Но я даже пропустила куплет со словом «зад»! — оправдывалась я. Это не смягчило моей вины в глазах Габи. В том же духе она отслеживала все мельчайшие подробности ежедневного существования Джуда, о которых не задумался бы ни один нормальный человек, например, Олли.

Она передвигала его высокий стульчик за столом каждый раз на новое место, чтобы пе ред его глазами всегда был новый вид. Одевала его в ползунки, чтобы резинка трусов не давила на его толстый животик. Каждый вечер она перестраивала его домик из картонных ящиков, чтобы утром он находил то квартиру-студию, то пентхаус. Однажды, увидев лису в саду, она заорала из своего кабинета: «Лиса! Все сюда, в саду лиса!» Няня Аманда как раз меняла Джуду подгузники, но все бросила и потащила голого Джуда к окну, чтобы он впервые в жизни увидел лису. Он увидел ее и сказал: «Ой!», что приятно компенсировало тут же налитую на ковер лужу, размером не меньше чем от добермана.

Я благоговела перед Габриеллой-матерью. В ее любви к сыну было что-то, за что можно было простить ей авансом все ее прегрешения. Я чувствовала, что пока в мире есть матери — и отцы, конечно, отцы тоже, — которые любят своих детей с такой невыразимой страстью, с какой Габриелла любила своего, для всех нас есть надежда. И когда я сравнивала ее с тем нашим клиентом, из-за которого Джейсону пришлось отказаться от своего «послеспектаклевого» кофе… Гнусная свинья. На что он планирует потратить те деньги, которые сэкономит на своем сыне? На пиво? На новую стереосистему? На операцию по увеличению груди для своей новой подружки?

Я проследила, как к дому подъехала машина марки «форд-фиеста». Оттуда выскочил молодой человек с несвежим букетом цветов в руках. Больше ничего при нем не было. Значит, он там живет, раз не взял с собой никаких принадлежностей. В два прыжка преодолев забетонированную тропинку, он тихонько постучал в дверь. Ну, это подход завсегдатая дома! Дверь распахнулась, мама Чарли бросилась ему на шею, и они поцеловались. Потом, как будто это было запланировано, чтобы меня окончательно добить, малец в пижаме протиснулся между ними и потянулся к мужчине.

За свои старания малыш был удостоен настоящего мужского рукопожатия и крепкого объятия. Мне неловко было на это смотреть, так что я отвела взгляд. Объектив видеокамеры я направила в пол, чтобы заснять чудную картину: банки из-под колы, упаковки из-под сока, истрепанные карты, обертки от батончиков «Сникерс», пакеты от чипсов и мелочь. Все это толстым слоем покрывало коврик на полу машины. Я медленно подняла камеру, направив объектив на почти такой же дом через дорогу. Ночные съемки всегда ужасного качества, никто не заметит подмены.

Я проторчала там до двух тридцати, чтобы создать впечатление, что напрасно прождала появления бойфренда. Потом я поехала домой и, войдя в свой подъезд, увидела толстушку с волосами мышиного цвета, в черных брюках, туфлях-лодочках и бежевой безрукавке. Сидя на голых ступеньках лестницы, она читала пухлый том с тисненым золотом названием. Ее голые руки были бледными, в веснушках, но вид у нее был жутко деловой. Увидев меня, она поднялась с места и рявкнула: «Ханна Лавкин?» Я восприняла ее как потенциальную угрозу.

— Кому это надо знать без четверти три ночи? — ответила я.

— Так это ты! — закричала она, отбрасывая книгу и подбегая ко мне. — Сучка! Я тебя ненавижу, ты украла моего жениха! Зачем он тебе? Мы любили друг друга, а ты его снова уводишь, просто из ревности, и я узнаю об этом, только когда моя бедная мамочка читает сообщение о помолвке в дурацком «Телеграфе»! Ты, шлюшка! Я последние пять дней была в Монте-Карло на яхте, прилетела только сегодня утром, и даже не знала, что моя помолвка расторгнута!

Я решила сбежать, пока эта туша меня не нокаутировала:

— Дорогая, ты же не хочешь, чтобы тебя задержали за оскорбление личности? — сказала я спокойным голосом, и она замолчала, что придало мне уверенности в себе. — И чтобы больше я не слышала слова «шлюха». Если ты Люси, ты сама та еще штучка, насколько мне известно.

От волнения она схватилась за заколку и распустила свои собранные в хвост волосы, так что они свесились на одно плечо.

— Что? Что ты там мелешь? Джейси никогда не стал бы тебе рассказывать… — Ее губы дрожали. — Он бы тебе ничего не сказал. Он меня любит. Я знаю, ты его запутала, я знаю, что он любит меня. — Она засопела. — Что ты с ним сделала? Он не берет мобильник, его нет дома весь день, весь вечер, даже ночью он не отвечает на звонки. Я тут три часа уже торчу!

Из этого монолога я поняла, что Люси предстоит многое узнать о Джейсоне. Он никогда не отвечает на звонки по мобильнику. Я сама ему подарила телефон на последний день рождения, очень дорогой. Но Джейсону казалось, что, когда он подносит его к уху, оно начинает болеть, и от этого он может оглохнуть. «Из-за мобильника может развиться опухоль мозга», — с уверенностью говорил он. Поэтому он всегда старался оставлять его дома, и моей обязанностью было заставлять его брать телефон с собой, включать его, подзаряжать.