Потом она потащила меня в торговый центр на Брент-кросс. Многие мои друзья в детстве провели в этом центре больше времени, чем дома. Потому что традиционно мамаши северо-западной части Лондона используют его детскую комнату как альтернативу тюрьмы для своих детишек. Этот торговый центр — настоящая обитель зла. Супруги входят в его двери, держась за руки. Спустя пару минут они уже вцепляются друг другу в горло. Это Бермудский треугольник, где исчезает счастье.

Я не была в нем много лет и с грустью убедилась, что он ничуть не изменился. Насколько я помнила, надо было иметь определенную закалку, чтобы выжить в этом магазине. Габриелла втащила меня в него — там было полно подростков лет четырнадцати, среди которых я почувствовала себя тыквой на поле с морковью, — и буквально заставила меня облачиться во что-то асимметричное. А потом, когда я уже думала, что страшнее пытки быть не может, она повезла меня в город и сдала этой Сибилле. Славо Богу, что меня не подвергли обертыванию водорослями в тот же день, когда делали восковую эпиляцию ног и зоны бикини. «Отлично, — пошутила я, — никогда не любила водорослей, всегда вынимаю их из салата».

Сибилла странно взглянула на меня. Скорее всего, ее взгляд говорил: «Вы мне отвратительны».

В конце день, изучив все, что она со мной сделала, я вспотела от стыда. Я стала смахивать на порнозвезду. И обратного пути не было. Сибилла теперь могла прикладывать ко мне свои водоросли и проводить свой «Сен-Тропез». Она мне объяснила, что это такое. Я могла бы, даже за меньшие деньги, слетать в Индию и подхватить амебную дизентерию — эффект был бы тот же. Позвонила Габриелла:

— Ну, как самочувствие? — По ее тону легко было понять, что она надеется услышать слова благодарности.

— Чувствую себя… — я умолкла на секунду, — лысой.

Габриелла хихикнула.

— А Мишель — звезда, согласись!

У меня сами собой поджались губы. Из лап Сибиллы я была передана вооруженному бритвой Мишелю, грубому французу. Казалось, состояние моей челки он воспринял как личное оскорбление. А через пять минут лихорадочной суеты он сделал мне стрижку, превратившую меня в нечто среднее между Майрой Хиндли [5] и ее мамой. Теперь у меня было то, что, кажется, называется баки. Я сорок минут проторчала под сушилкой, стараясь втиснуть их в остальные волосы.

— Теперь слушай меня, — говорила Габриелла, — мне надо идти, через пять минут придет клиентка. Но я вот что хотела тебе сказать: если хочешь научиться готовить, чтобы найти путь к сердцу Джейсона через желудок, или как там это говорится, я тебе не помощница. Я готовлю только детское питание. Но зато я знаю отличную тетку.

— Да что ты! — умилилась я. — А она не откажется помочь? Мне ведь нужно узнать, не только как приготовить обед, но еще и как его подать.

— Я вижу, ты серьезно взялась за дело.

— Еще бы. Именно серьезно. Я намерена предоставить Джейсону то, чего он… хочет.

И еще я намеревалась избавиться от чувства вины. Несмотря на бразильянство и баки, оно никуда не делось. Оно было тут, свернулось в душе как змея.

— И папе.

— Не поняла.

— Ты ведь хочешь восстановить отношения с Джейсоном, чтобы сделать приятное папе, так ведь?

— Ну да, — не станешь ведь спорить с отцом, который хочет лучшего мужа для дочери, — согласилась я.

— Можно задать вопрос? Сколько времени продлится твое пребывание в этом новом амплуа? Пока смерть не разлучит вас с Джейсоном? Или до конца следующей недели, когда тебе надоест готовить фрикасе и ты пошлешь все к черту?

Какое там фрикасе? О чем она? Пришлось возразить:

— Можешь не сомневаться, не такой я человек, чтобы пренебречь своими потребностями. На данный момент моя потребность — Джейсон. Насколько он счастлив, настолько и я.

— Видишь ли, — уныло произнесла Габриелла, — так принято говорить. Но я точно знаю, что все это неправда.

Я тоже не считаю это правдой. Каждый дурак знает, что это пустые слова. Ты полагаешь, что, говоря так, производишь впечатление сказочно счастливой, но на самом деле это больше свидетельствует о твоем личном проигрыше. Даже если ты кого-то очень любишь, его счастье никогда не заменит тебе твоего. Оно может вообще не совпадать с твоим. Если бы у всех супругов оно совпадало, я осталась бы без работы. А в данном случае мне хотелось быть искренней, но подвернулось шаблонное выражение. Что же касается ублажения Джейсона до конца моей жизни… ну, может, меня переедет автобус до того, как мне стукнет сорок! К тому же вряд ли это реально — соблюдать режим очистки, увлажнения и уснащения тониками дольше месяца, не обанкроться при этом; но я на самом деле собиралась попробовать. Я хотела узнать, что скажет Джейсон, когда изо дня в день я буду подавать ему жареных цыплят на высоких каблуках (на каблуках — я, а не цыплята).

У нас с Джейсоном были все шансы для создания счастливой семьи. Я сознавала, что в последние пять лет ничего не сделала для укрепления наших отношений, он же потратил на это много сил. Если бы я также приложила хоть немного усилий, мы с ним могли бы жить в мире и согласии. Поэтому я должна теперь сделать все возможное и невозможное, даже цыплят научиться жарить.

— Эй, Габи? Ты тут? У тебя настроение как будто испортилось. Ты все еще не ешь углеводы?

Совсем недавно Габриелла пришла ко мне, а у меня был хлеб из итальянской кондитерской, похожий на наш чайный. Инстинкт мне подсказывал, что Габриелле он понравится. Ставлю его на стол вместе с маслом и сыром, а по выражению ее лица можно подумать, будто я подала ей волчьи ягоды или мухоморы. «Прости, Ханна, — извинилась она, — но для меня этот хлеб — как яд. Он же белый, в нем пустые калории. А индекс угрозы гликемии в нем около сотни». — И принялась за сыр. Я ела этот хлеб, ожидая после каждого куска, что упаду замертво.

— Да не в этом дело. Со мной все в порядке. Просто я устала. Но тем не менее… Приходи завтра в восемь, когда Джуда уложим спать. Дам тебе урок на тему «Как стать идеальной женой для Джейсона». — Она помолчала. — Постучи, не звони, чтобы не разбудить ребенка, — добавив это, она повесила трубку.

Я только покачала головой. Вот уж кто при любой качке найдет для себя устойчивое положение.

Моя прическа не произвела фурора на работе только потому, что на этот раз, для разнообразия, объектом насмешек избрали другого. Один из наших внештатных сотрудников, Рон, вел слежку из фургона, стоящего через дорогу от дома объекта, и после семи часов монотонного времяпрепровождения, прерванного только единожды — ребенок сорок минут бросал теннисный мячик об стенку машины, — он решил перекурить. Кто-то в соседнем доме, заметив дым, решил, что фургон горит, и позвонил пожарным. Перекур Рона прервали шесть громил в шлемах, взломавшие двери фургона и обрушившие на Рона с близкого расстояния десять тонн пены.

Рону пришлось соврать им, что жена не разрешает ему курить дома, поэтому он заперся от нее в фургоне.

Они, естественно, поверили, потому что мужчины убеждены, что все жены такие. Я не стала бы их обвинять, я в душе тоже так считаю.

Звоня в двери дома Олли и Габи, я вдруг задумалась: кем я, собственно, намереваюсь стать? Традиционной женой? Хорошей женой? Несчастной женой? Или смесью из всего этого? Как выразилась однажды Мартина:

— Я стала смесью самой себя.

Я не хотела стать производной разных вариантов жен. Все, что я делаю, убеждала я себя, расширяет мой опыт. Если некоторым мои действия покажутся немного раболепными и антифеминистскими, я напомню им, а заодно и себе, что я проявляла к Джейсону недостаточно уважения… раньше. Как-то это надо было компенсировать.

— Тебе же сказано было — стучать! — Габриелла сказала это так громко, что могла сама разбудить всех детей в округе. И, втаскивая меня за руку в дом, спросила: — Почему ты еще белая? Что случилось с твоим «Сен-Тропез»?

— Я запишусь на завтра, — солгала я. — Нет, я сама это сделаю. Не доверяю тебе.