Потом пошел слух, что это скорее всего не убежище, а тайная лаборатория для запрещенных опытов, построенная под предлогом заботы о больных и замаскированная под убежище. Другие языки упорно твердили, что видели в том злополучном подвале гробы, безголовых покойников и даже приведений, хотя их нога ни разу не переступала порога больницы. Я же думаю, что сплетники были правы, но только отчасти. Если помещения и существуют, то используются совсем в иных целях. А именно, как склад для сломанных и запасных кроватей, столов, стульев, тумбочек. Возможно, там хранились ведра, швабры и кипы постельного белья, но воспаленное воображение выпивох рисовало совсем иные картины. А может, и подвала-то вовсе не было.

Беззаботно войдя в холл больницы, я и Глека понимаем, что здесь творится что-то невообразимое: со второго этажа доносятся звуки, будто кто-то намеренно ломает стену кувалдой, потом слышу беготню, треск, грохот. И как результат всего произошедшего, клубы густой пыли плотным ковром ложатся на лестницу и пол вокруг нас. Навстречу к нам несутся перепуганные медсестры.

— Как хорошо, что вы здесь! — кричит Каили. — На втором этаже бандиты, и господин следователь пошел с ними разбираться, но так и не вернулся…

— Сколько их? — спрашивает Глека.

— Двое или трое, точно не знаю, не успела подсчитать, — нервно отвечает Ноника.

— А где же больные? — недоумеваю я.

— В заложниках у бандитов! — пищит Сюзена и показывает наверх.

Но по лестнице уже несется тот самый незнакомец с ребенком на руках.

— Бегите, — второпях кричит мужчина, — бегите отсюда и поскорее!

— Спокойно, — Глека хватает бегуна за плечо, тот пытается вырваться, но ему это не удается. — Чего это так парень надрывается?

— Нужна срочная помощь! Вот! — Мужчина чуть-чуть вытянул руки, показывая ребенка.

Мне становится плохо. Я много раз получала раны, видела кровь, страдания, и такие вещи никогда не производили на меня впечатления, но на этот раз мое сердце ноет от ужаса, жалости и отвращения. Кто мог совершить такое? Левый глаз мальчика был… словно выжжен кислотой или еще чем-то.

— Марша, — командует Глека, — срочно помоги пациентам и медсестрам укрыться в безопасном месте, а я, — и он вынимает из сапога острый нож, — пойду на помощь следователю, — и в боевом настроении направляется на второй этаж.

— Можно спрятаться в нашем тайном убежище! — говорит перепуганная Каили. — Я покажу путь. Сюда, скорее, — и ведет нас по узкой винтовой лестнице вниз. — Где-то здесь. Вот, нашла, — и изо всех сил давит трясущимися руками на ничем не примечательный камень в стене. Стена медленно и со скрипом отодвигается.

— Ничего себе… — я даже присвистываю от удивления. — Глека не врал, подвал существует.

— Всем вперед, — командует Каили и стоит у прохода, словно проверяющая.

Дважды повторять не пришлось. Словно мышки, быстро и бесшумно мы прошмыгиваем во тьму, и проход закрывается.

— А где свет? — громко спрашивает незнакомец. Ребенок на его руках умолкает.

— Тихо ты! — я хочу дать затрещину этому дураку, но понимаю, что могу промахнуться и случайно ударить невиновного.

— Сейчас. Минутку. Подождите, — шепчут медсестры и врассыпную исчезают кто куда.

Кажется, они замечательно ориентируются в этом помещении, даже когда в нем нет источника света. Чирканье спичек и… одновременно вспыхивают три факела, вмонтированные в тяжелую каменную кладку, способную, как мне кажется, выдержать не один удар тарана. Стены внушают спокойствие и придают чувство уверенности и защищенности от опасностей. Тьма раздвигается, и я вижу в розовых отблесках огня уютно обустроенную комнату: четыре аккуратно застеленные кровати с пирамидами пышных подушек; на тумбочках вышитые разноцветные салфеточки и пустые вазочки для цветов; во весь пол ворсистый мягкий ковер; в центре овальный стол в окружении стульев. У стен стеллажи, заставленные баночками, которые набиты скальпелями, щипцами, пинцетами и прочими неведомыми мне медицинскими приспособлениями. Полно бутылочек разных объемов, высоты и формы со всевозможными жидкостями: от черного до белого цвета. Каждая емкость подписана ровным четким почерком: «Спирт», «Голова», «Понос», «Гангрена», «Простуда», «Депрессия». Множество скляночек и коробочек с мазями, бальзамами и порошками. Стопки белоснежного белья, тазы и тазики, ведра, швабры, метелки и совки. Чья-то предприимчивая рука натаскала сюда эти запасы. Идеальная чистота, нет ни малейшего намека ни на сырость, ни на плесень или грибок. В воздухе витает какой-то приятный, но незнакомый запах сушеных цветов, который дурманит голову и притупляет мысли.

Медсестры забирают ребенка и втроем начинают над ним «колдовать», поочередно прикладывая к глазу примочки, протирая и намазывая ссадины. Я же хватаю мужика за шиворот, тащу в другой угол комнаты и начинаю шипеть:

— Рассказывай все до мельчайших подробностей!

— Что рассказывать?

— Для начала кто ты, и как тебя зовут.

— Меня зовут Александр, фамилии нет.

— Как это нет фамилии?

— Меня зовут Александр, — снова начинает он. — Двадцать пять лет, по образованию алхимик.

— Давай ближе к делу. Кто эти монстры, почему пацана лишили глаза, да и вообще, как ты во все это вляпался, — я пытаюсь говорить как можно тише, еле сдерживая свой гнев.

— Я алхимик, — продолжает бубнить он, — вернее хотел им стать, очень хотел. И я заключил сделку с настоящим демоном. Но понял это слишком поздно. Не хочу больше его видеть и быть в его власти! Нужно исчезнуть, срочно исчезнуть. Он найдет меня повсюду и здесь тоже! — Александр хочет бежать к выходу, но мой сильный и ловкий удар кулаком в его грудь быстро охлаждает пыл алхимика и тот, упав на колени, начинает всхлипывать.

— Будь мужиком, а не тряпкой! — прикрикиваю я на него. — Только и можешь, что плакать, да скулить о том, как тебе страшно, — я рывком сажаю его на кровать. — Давай, выкладывай дальше, но только без истерик.

— Когда я был мальчиком, один человек предложил мне быть его учеником, обещая научить всем премудростям алхимии: как превращать медь в золото, выращивать искусственные рубины и бриллианты, которые не отличишь от настоящих, исцелять любые ранения и вылечивать смертельные болезни, но только с одним условием… — и он замолкает и смотрит отсутствующим взглядом в пространство.

— И каким же? — спрашиваю я, не в состоянии дождаться окончания затянувшейся паузы.

— Я должен был навсегда покинуть свой дом. И я дал согласие. Сердце трепетало и сжималось от горя перед расставанием с родными, но одновременно ликовало и наполнялось радостью и гордостью, что такой почтенный господин обратил на меня внимание. Тогда он сказал, что для постижения тайных знаний необходимы моя вера, стремление, трудолюбие и желание познать истину. Если таковых свойств характера не будет, то и не стоит этим заниматься. И я безоглядно пошел за ним… Я познакомился с интересными людьми, среди них был и мой учитель, который стал для меня родным отцом. Это были самые счастливые годы в моей жизни. А потом… — Александр тяжело вздохнул.

— Ну же, говори!

— А потом… — и он опять умолк. Пришлось заставить его продолжить очередным тычком.

— Я здесь и слушаю очень внимательно! — напоминаю я.

— А потом, много лет спустя, учитель потребовал отдать моего сына для алхимических опытов…

— Ах, ты, сволочь, — я что есть силы ударяю этого ублюдка в лицо. — Значит, для тебя важнее всего на свете твоя собственная задница? Захотел стать могущественным алхимиком в обмен на здоровье и жизнь собственного ребенка?

— Пойми, ребенка он потребовал потом… — обреченно вздыхает Александр. — Это условие я выполнить не смог.

— Врешь! — кричу я. — Не верю!

Меня тошнит от таких типов, как этот Александр. Если бы тогда в лесу я знала, кого взялась спасать, клянусь, я бы просто прошла мимо и напоследок пнула этого алхимика по заднице.

— А кто буйствует наверху? — спрашиваю я.

— Мой учитель…