В свою очередь, полковник Фоменко тоже не задумывался, когда узнал, что его сын жестоко избит. Так началось противостояние Алексея Белова и полковника Фоменко. Каждый стоял на своем, и каждый делал то, что считал должным. Алексей находил Фоменко-младшего везде, где бы его ни прятали, и снова сводил счеты, разбивая кулаки о насмерть перепутанное лицо. Полковник отправил на охоту за Алексеем и милицию, и знакомых бандитов. При всем упрямстве Алексея исход поединка был предрешен, если бы не один неожиданный фактор.

Свидетелем этой маленькой войны стал Дюк, заехавший в город по делам службы. У Дюка в данном деле возник собственный интерес, и в результате война Белова и полковника Фоменко завершилась неожиданным исчезновением обоих противников.

Если полковник Фоменко исчез в направлении близлежащего лесного массива, где и остался с пулей в голове, то Белова судьба в лице Дюка увлекла гораздо дальше.

Дюк вывез Белова в Москву и предложил ему весьма неожиданный выход из ситуации. Вместо того чтобы всю оставшуюся жизнь скрываться от розыска (а теперь Белова заочно подозревали и в убийстве полковника), Алексей мог начать новую жизнь.

Жизнь сотрудника секретной службы, которую Дюк, Бондарев и прочие запросто именовали Контора. Секретной службы, которая была неподконтрольна правительству, которая не была ограничена законами и границами, для которой существовал лишь один приоритет — безопасность нации. Контора размещалась во внешне невзрачном высотном здании, на входе в которое висели две таблички с очень длинными и абсолютно ложными названиями организаций, которых никогда не существовало в природе.

Чтобы воскреснуть в новом качестве, Алексей должен был формально умереть и пройти своего рода чистилище — тест на пригодность к работе. Он справился с этим тестом, он выдержал все испытания, но пока Алексей выполнял свое первое задание для Конторы, повредившаяся в уме вдова полковника Фоменко добилась ареста сестры и матери Алексея, а затем отправила в следственный изолятор наемного убийцу, чтобы поквитаться за мужа.

Поэтому день первого успеха Белова был и днем огромной потери. Вероятно, тогда он окончательно понял, что возврата к прошлой жизни не будет уже никогда. Алексея отделяли от родного города не только сотни километров, но и кровь сестры. Это был непреодолимый барьер.

И когда Директор смотрел на светловолосого молодого парня, который не знал, куда деть руки, и который задавал наивные вопросы — и который при этом мог убивать и мог быть неутомимым преследователем, — то Директор видел перед собой не просто человека, но человека Конторы.

— Все же интересно, — говорил Алексей. — Люди работают в Конторе, когда им тридцать, сорок... Ну, пятьдесят. Потом-то они, наверное, уже не нужны. Они что, выходят на пенсию?

— Нет, мы их убиваем, — сказал Директор. — Чтобы не разболтали наших секретов, когда совсем впадут в маразм.

— А серьезно?

— Серьезно — у меня нет ответа на этот вопрос. Заходи лет через десять.

— То есть?

— Я самый старый человек в Конторе. Мне пятьдесят один. Я не знаю, что со мной будет через десять лет.

— То есть?

— Что?

— До вас... Я имею в виду, раньше... Что, никто не доживал до шестидесяти лет?

— Тебя это пугает?

— Вообще-то нет.

— Ну и хорошо. В любом случае, тридцать лет в запасе у тебя еще есть. А это такая прорва времени, можешь мне поверить...

Алексей закивал, соглашаясь с Директором, а Директор в этот момент почему-то вспомнил историю, рассказанную Бондареву Черным Маликом, — про девяносто второй год и про поездку в провинциальный российский город. Соседство жизнерадостной белобрысой физиономии и темного жестокого воспоминания пробудило в Директоре подспудную тревогу, словно в свое окно он увидел движущееся в сторону здания Конторы черное грозовое облако, накрывающее город огромной ладонью.

Позже, у себя дома, включив на разные каналы все пять телевизоров, которые играли роль рассеивателей тишины и покоя в его большой квартире. Директор проанализировал свои эмоции и понял: история Черного Малика была близка к истории Алексея, точнее, к истории его сестры. В обоих случаях речь шла о жестком и бессмысленном пренебрежении чужой жизнью, и в обоих случаях невинные умирали первыми и умирали страшно. Это походило на негласное неправильное правило, на котором держится мир.

Директор поправил фотографию жены на полке книжного шкафа и подумал, что сам-то он в таком случае будет жить долго и тихо умрет во сне.

Алексей нашел Дюка в Комнате с окном. Так назывался большой полукруглый зал, во всю стену которого было нарисовано окно. Оно было совершенно как настоящее, как будто с рекламного плаката производителя пластиковых окон по немецкой технологии. За стеклами виднелось бледно-голубое море, сливающееся на горизонте с небом, и Алексей поначалу подумал, что расписанная стена должна играть успокаивающую роль. Но потом он заметил деталь, которая сводила на нет всю эту морскую тишь и гладь. Одна из створок окна была закрыта неплотно, оставляя небольшую щель, и в этой щели не было никакого моря и никакого неба, там была абсолютная и убийственная в своем абсолюте чернота. Таким образом, становилось ясно, что морской пейзаж — всего лишь иллюзия, обман, за которым кроется нечто неизвестное и пугающее.

Напротив окна стояли несколько кресел, и сейчас в одном из этих кресел сидел Дюк.

— Я был у Директора, — сказал Алексей, но Дюк никак не отреагировал. Он смотрел на рисунок.

Алексей выдержан паузу и сказал, глядя туда же, куда и Дюк:

— Да, красивая вещь...

— Что? — Дюк словно с неохотой пробудился ото сна.

— Красивая картина...

— Странно, мне в голову приходило много слов по поводу этой картины — но никогда «красивая». Неоднозначная, загадочная, пугающая — но не красивая. И вообще, — Дюк ослабил узел шелкового галстука и аккуратно сложил вчерашний номер «Таймс». — Зачем ты заговорил об этой картине?

— Ну...

— Стоп, дай я сам догадаюсь. Ты хотел выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле.

— Это как?

— Тебе на самом деле нет никакого дела до этой картины, живопись тебе безразлична, но ты знаешь, что я, так сказать, интересуюсь этими вещами, и поэтому решаешь вползти мне в доверие с помощью своего глупого вопроса — красивая картина, не правда ли? Неправда.

— Я не хотел ничего подо...

— Нет-нет, все нормально. С оперативной точки зрения ты рассуждаешь правильно, узнай круг интересов объекта и используй их, чтобы войти в доверие. Просто ты недостаточно глубоко изучил круг моих интересов, ты мало готовился...

— Зачем мне все это делать, втираться в доверие, если ты... если вы и так мой шеф, а никакой не объект...

— Леша, — мягко улыбнулся Дюк и вытянулся в кресле. — В чем смысл этой картины? Хотя бы приблизительно...

— Ну, сначала нам кажется, что за окном море, а потом оказывается, что там ничего нет.

— То есть?

— То есть первое впечатление обманчиво.

— Можно и так, а можно и по-другому — то, что мы видим, и то, что есть на самом деле, — это разные вещи. Согласен?

— Ну...

— Тогда почему ты видишь перед собой шефа и не допускаешь мысли о том, что он может быть объектом?

Алексей почувствовал себя так, будто из-под него выдернули кресло и он треснулся задом об пол. Причем было непонятно, за что с ним это проделали.

В словах Дюка было нечто темное и неправильное, нечто такое, что Алексей пока не мог понять. Ему и без того приходилось слишком много усваивать за последние месяцы.

Дюк понял инстинктивный испуг Алексея и успокаивающе похлопал его по плечу:

— Расслабься. Это просто слова. А это просто картина. А я просто твой шеф. Пока.

— Вообще мне казалось, что вы, типа, дремлете, — сказал Алексей, не обратив внимания на последнее слово Дюка. — И я хотел как-то вас встряхнуть... А почему вообще в этой комнате оказалась картина? Больше нигде во всем здании других картин нет.