В зеркале он увидел у себя за спиной Ингу. Она была все в том же белом брючном костюме, на плече у нее висела все та же сумочка. И сейчас Инга из этой сумочки вытаскивала пистолет. Ее лицо было сосредоточенным и решительным.

У Мезенцева оставалась секунда. И в эту секунду внутри его головы со сверхзвуковой скоростью покатилось колесо, каждая спица которого рождала картину или фразу из прошлого:

Хлипкий деревянный мост, на нем избитая до полусмерти женщина, она с кровью сплевывает обломки зубов...

Генерал, лихо прыгающий по изумрудной лужайке, — «мой ангел свое дело знает»...

«Угадай, кто есть кто... Это же Ленка, дочь моя, ей девятнадцать...»

«Этот климат не очень хорош для работы, так что и вы тоже отдыхайте, просто отдыхайте...» — и холодный воздушный поцелуй...

«Женя, брось пистолет. Женя».

Я не хотел.

Мезенцев выстрелил в Ингу, и в следующую секунду Генерал сбил его с ног.

На пятый день своего пребывания в Волчанске Бондарев понял, насколько прав был Директор. Нельзя было просто так упускать Малика на тот свет, нельзя было давать ему возможность обреченно-уверенного жеста — ствол «Калашникова» под подбородок и вперед, в темно-зеленые сады вечности, где нет ни солнца, ни мороза, где черноокие гурии встретят праведника... Большой вопрос, был ли Малик праведником, но это было уже не в компетенции Бондарева или даже Директора.

Нет, безусловно, надо было продлить земную жизнь Малика и побеседовать с ним более подробно. Ведь память человеческая — странная вещь, и даже если самому Малику в те последние минуты казалось, что больше он ничего не помнит про январские события девяносто второго года, то в другое время и в другой обстановке это могло оказаться не совсем верным. И вдруг всплыли бы какие-то детали, любые детали, которые облегчили бы нынешние мучения Бондарева.

Это были именно мучения, потому что забираться в бумажные дебри и блуждать там, постепенно теряя надежду на благополучный исход, было хуже, чем ползать по иракской пустыне в окрестностях Басры. Там хоть была конкретная нефтяная труба, которую надо было взорвать, а здесь не было и намека на что-то конкретное. Бондарев с ностальгией вспоминал историю, когда ему понадобилась информация о тамбовском бандите, перебравшемся на ПМЖ в Штаты. Он просто сказал об этом Директору, тот позвонил на соответствующий этаж Конторы, и оттуда в течение полутора часов были взломаны серверы полицейского управления Чикаго, а также местного отделения ФБР. Все имевшиеся данные по внутренней сети перетекли на компьютер Бондарева, и тот узнал про свой объект даже больше, чем хотел.

Архивы волчанского ГУВД были надежно защищены от такого несанкционированного вторжения. Вторгаться было некуда. Даже если у вас имелась санкция, найти нужные бумаги было весьма затруднительно, поскольку какая-то система в размещении папок на стеллажах отсутствовала полностью. Как пояснил мрачный майор, лет пять назад все было расставлено в хронологическом порядке, но потом пришла телефонограмма о новых стандартах ведения архивного делопроизводства. Ее взялись рьяно исполнять, поскольку ждали приезда комиссии из министерства, но комиссия так и не приехала, поэтому исполнение шифрограммы быстро заглохло. Примерно треть архива оказалась расставленной согласно новым правилам, две трети — согласно старым. Вновь поступающие дела сваливались куда попало, и вскоре секрет местонахождения разделительной линии между старым и новым сектором был утерян навсегда.

Бондарев поинтересовался у майора, почему бы ему железной рукой не навести здесь порядок, но майор презрительно усмехнулся и ответил в том смысле, что раз они меня — в архив (это прозвучало как «в ссылку»), то я им — ни единого лишнего шевеления пальцем.

— Тем более, — сказал майор, возникнув в очередной раз из-за стеллажей, весь в облаках бумажной пыли, — что у них каждый год новые стандарты. Вы же взрослый человек, небось в армии служили, должны знать золотое правило несения службы — получив приказ, не спеши его выполнять, выдержи паузу. Потому что следующим приказом предыдущий могут отменить.

От этой народной мудрости Бондареву легче не стало. Во время перекура он даже прогнал в голове план по реформированию волчанского архива: через Директора организовать неожиданную спонсорскую помощь волчанскому УВД: благотворительный фонд имени Кого-то выделяет милиционерам целевой грант на компьютеризацию всего архива. Потом Бондарев прямо из Москвы залезает туда и отыскивает все необходимое. Так могло получиться даже быстрее, чем нынешнее, опасное для здоровья просиживание штанов в окружении трехметровых стеллажей с папками.

К концу пятого дня Бондарева охватило тихое отчаяние. Он делал все, что мог, но у него ничего не получалось. Точнее, все его достижения ни на шаг не приблизили его к Марине Великановой, живой или мертвой. Одиннадцать тезок проживали в Волчанске в девяносто втором году. Трое, как выяснил Белов в первые же дни, не имели отношения к истории Малика. Смерти еще троих были зафиксированы в ЗАГСе, одна из них датировалась январем девяносто второго года и классифицировалась как несчастный случай. Обстоятельства этого несчастного случая Бондарев тщетно пытался отыскать в архиве, но вместо этого обнаружил еще одну, не значившуюся в ЗАГСе, покойную Великанову из своего списка — две тысячи второй год, убита мужем в ходе пьяной ссоры. Бондарев выписал адрес, но сильно сомневался, найдется ли теперь по этому адресу кто-то, способный прояснить обстоятельства жизни убитой.

Итак, к концу пятого дня он находился примерно в той же точке поиска, что в момент прибытия поезда на городской вокзал. То есть в самом его начале.

В гостинице его ждало еще одно развлечение — кипа отксерокопированных бумаг из отдела образования. Дворников свою работу сделал быстро и просил обращаться еще. Бондарев насторожился было такой прытью, но потом вспомнил слова Дюка. Тот объяснял, почему он решил завербовать Дворникова:

— Когда я ему только еще намекнул — у него глаза загорелись. Ему это нравится, честное слово. Он от этого кайф ловит.

Если учесть, что Дворников также ловил кайф от общепитовских пельменей, то пристрастия бизнесмена с дворянскими корнями выглядели странновато. Но раз эта кошка ловила мышей, то ее причуды не имели значения.

Досидев до восьми вечера, Бондарев вытащил свое усталое тело из-за стола и попрощался с майором, который, казалось, при движениях скрипел в той же тональности, что и стеллажи. В течение дня майор пропадал где-то в глубине архива и появлялся лишь затем, чтобы предложить Бондареву перекурить или же в очередной раз произнести сакраментальное: «Гори оно все здесь синим пламенем». К чести майора, каждый раз произносил он эту фразу с душой.

Выйдя на улицу, Бондарев обнаружил, что попал в краткий перерыв между закончившимся и еще не начавшимся дождем. В гигантских лужах плавали мутные отражения фонарей, в небе ветер гонял лоскуты облаков, одно темнее другого, и все это было одним большим намеком, что любому здравомыслящему человеку надо бежать домой, чтобы там плотно поесть, выпить чего-нибудь горячего, задернуть шторы, залезть под одеяло с книгой или телевизионным пультом, а потом торжествующе-сатанински засмеяться в адрес атмосферных явлений, оставшихся снаружи. Но все надлежало делать именно в таком порядке. Потому что, если сначала издать сатанинский хохот, а только потом бежать домой, то кто его знает, что придет в голову атмосферным явлениям. Не то чтобы Бондарев верил во всякие сверхъестественные силы, но раз там, наверху, имелась молния, то кто-то рано или поздно мог прибрать ее к рукам и лупить не куда попало, а по строго определенным целям. Дюк в ответ на это рассуждение отвечал, что примерно так же рассуждали американцы, начиная войну с Саддамом, — раз уж есть на свете Саддам, то рано или поздно он приберет к рукам ядерное оружие. Бондарев, только что вернувшийся тогда из Ирака, хотел было обидеться за такое сравнение, но не успел, потому что...