Белов вспомнил про Дюка и про их последний разговор в Комнате с окном. Алексей спросил потом Бондарева, куда это так срочно позвали Дюка, но Бондарев пожал плечами и сказал, что это знать даже ему не положено, не то что всякой там зеленой молодежи. А потом добавил, что, если позвали, значит, понадобился Директору.

— Значит, — с какой-то странной интонацией произнес Бондарев. — Пришло время.

Алексей, конечно же, хотел спросить, для чего именно пришло время, но понял, что спрашивать бесполезно. Всякой там зеленой молодежи знать это не положено.

Может быть, когда Бондарев произнес эту фразу, он имел в виду, что хватит Дюку возиться с Алексеем, пора парня отпустить в свободное плавание. Например, отправить его в паре с Бондаревым искать какую-то там Великанову. Это было практически свободное плавание, потому что Бондарев был кем угодно — профессионалом, носителем опыта, начальником, — но не учителем и не наставником. Дюк тоже не был прирожденным педагогом, но он хотя бы помнил о том, что Алексей в Конторе всего пару месяцев. И он объяснял... Что же он там объяснял? Ну, вот, например, про окно...

«Классно, — сказал сам себе Алексей. — Из всего, что заталкивал Дюк в твою тупую башку, ты запомнил только про какое-то там дурацкое окно».

«Потому что это было в последний раз», — тут же оправдался он сам перед собой.

"И что же он говорил? То, что мы видим, и то, что есть на самом деле, — это разные вещи. Очень глубокая мысль.

Например, мы видим перед собой свалку. Что, на самом деле это не свалка? Нет, свалка и есть свалка.

Вот это бизнес-центр — на самом деле не бизнес-центр? Нет, он и на самом деле бизнес-центр, такой весь новый и замечательный... Стоп".

Новый. Он новый. Он построен недавно, во всяком случае, после девяносто второго года. А на месте чего он построен, ведь он почти в самом центре города? На месте какого-нибудь пустыря или... Или старых домов. Таких же старых деревянных покосившихся домов, которые стояли здесь, когда Волчанск был еще Сталиногорском, когда Сталиногорск был еще не городом, а поселком... Такие же дома, мимо которых Алексей недавно проходил; такие же дома...

В которые заходил в девяносто втором году Малик. Входную дверь там можно было вышибить ногой. А из окна кухни можно было легко выпрыгнуть на задний двор, если вдруг возникала опасность. Например, опасность в виде милиционера с пистолетом в кобуре.

Интересно, зачем это вдруг милиционера понесло в частный дом посреди дня. То ли кто-то из соседей все же заметил подозрительного кавказца, крутящегося вокруг — хотя Малик старался остаться незаметным. То ли для милиционера это было обычным делом — заглядывать в этот дом.

А что может заставить милиционера постоянно присматривать за каким-то частным домом, за какой-то конкретной семьей? Если за ними водилось что-то криминальное. Скажем, гнали самогон. Торговали наркотиками. Скупали краденое. Милиционер, видимо участковый, периодически заглядывает в этот дом и однажды видит...

Алексей вдруг сообразил, что уже не стоит напротив свалки, а медленно идет в сторону монолитных домов, где за высокой чугунной решеткой дворник вел безнадежную борьбу с лужами, судорожно дергая метлой и с ненавистью поглядывая на хмурое небо. А оно совершенно определенно готовилось к новой серьезной пакости.

"Значит, милиционер и причины, заставившие его зайти в дом. Хорошо, но мало. Участковых милиционеров в городе не один десяток, и тоже нет никакой гарантии, что именно этот никуда не уехал, не погиб...

Но начали мы не с этого, начали мы с глубокой мысли Дюка: то, что мы видим, и то, что есть... Ну и так далее. Применительно к нашей ситуации получается вот что. Я иду по городу и не просто вижу одни дома, другие дома, третьи дома. На самом деле я должен видеть другое, я должен видеть следы нашей девочки".

Он так и подумал — «нашей девочки». И не обратил на это внимания.

А это уже был симптом. Алексей принял свое задание близко если не к сердцу, то к разуму. Он вцепился в задание.

Дюк бы порадовался, если в знал. Но у Дюка в это время были другие заботы.

Примерно в это же время Бондарев решил, что с него хватит. Он из последних сил растянул губы, даря признательную улыбку сотруднице ЗАГСа, которая сидела за столом напротив — в прозрачной белой блузке. Если бы Бондарева интересовало, какую модель бюстгальтера эта достойная дама предпочитает, то сегодня его интерес мог быть легко удовлетворен. Но Бондарева женское белье таких размеров не очень интересовало, к тому же флирт на работе всегда казался ему рискованным занятием.

Эта истина имела весомую платформу — насколько Бондарев помнил, трех очень осторожных объектов он смог достать именно из-за склонности этих господ периодически навещать съемную квартиру для энергичного перепихона с молодой сотрудницей. Попасть в такую квартиру было куда легче, чем в охраняемый офис, и Бондарев этим немедленно воспользовался. Он отчетливо помнил три таких случая, а сколько уж их было всего — знал только Директор.

Бондарев сложил папки и выбрался из-за стола, объявив, что ему необходимо прерваться. Другая дама немедленно бросилась вслед за Бондаревым в надежде заманить его на чашку кофе или на сигаретку в укромном месте. До этого она периодически подходила, чтобы ненавязчиво подышать Бондареву в затылок и потом с легким смехом отойти, оставив медленно рассеивающееся облако духов.

Однако Бондарев тактично отказался от кофе и сигареты, сославшись на необходимость срочно позвонить клиенту в Москву. Тут же из-за угла возникла рослая женщина в сиреневом костюме и с прической, делавшей ее выше Бондарева. Судя по поставленному голосу, именно она здесь зачитывала приговоры, то есть объявляла невинных людей мужем и женой. Теперь этим же глубоким голосом она предложила Бондареву позвонить из ее кабинета. Бондарев очень вежливо объяснил, что не хочет вводить ее в чрезмерные расходы за междугороднюю и международную связь, поскольку разговор будет долгим. И жутко конфиденциальным.

Женщина с прической, уходящей под потолок, скисла и отстала. Бондарев толкнул тяжелую дверь ЗАГСа и выскочил на улицу с чувством, которое бывает у игрока в конце многоуровневой стрелялки, когда, замочив секунду назад последнего монстра последнего уровня, он слышит торжественные аккорды и видит ползущие по дисплею имена создателей игры.

Завернув за угол и пройдя метров двести, Бондарев нырнул в подвал с вывеской «Пельменная» и с изумлением обнаружил себя в заведении, которые уже давно повымирали в Москве как динозавры. Его глазам предстала настоящая советская пельменная, в которой есть можно было только стоя, где баночки с горчицей безнадежно пустовали, а соль нужно было искать по всему залу, где нужно было пройти через раздачу с треснутым пластмассовым подносом в руках и сделать в конце судьбоносный выбор — компот из сухофруктов или чай. Дюк бы умер на пороге этого заведения. Бондарев просто пожал плечами и подошел к хорошо одетому мужчине, который выглядел странновато в этом интерьере, но сам совершенно не смущался и поглощал пельмени даже с причмокиванием, запивая их из принесенной с собой металлической фляжки.

Он оторвался от еды, только когда почувствовал — что-то не так. Тревожно пошмыгав ноздрями, мужчина поднял глаза и уставился на Бондарева:

— Здесь не курят, — возмущенно сказал он. — Так весь запах перебивается.

— Вот и хорошо, — сказал Бондарев и затянулся.

— Что ж хорошего?! Вы, молодой человек, ничего не соображаете в кулинарии, вот и помалкивайте...

— В кулинарии я профан, — согласился Бондарев. — У меня другие таланты.

— О, — сказал мужчина, достал из кармана пальто платок, тщательно вытер руки и рот. — Вы, вероятно...

— Точно.

— Вы уверены, что не будете... — Мужчина показал на пельмени в лужице жидкой сметаны.

— Ну, если это какой-то ритуал, обязательный для нашего сотрудничества...