Он остановился и хмуро взглянул себе под ноги. Это была толстая папка из черной кожи, в нескольких местах перетянутая тонкими ремнями.

Мезенцев тупо смотрел на папку — ему казалось, что он ее уже где-то видел. Он попытался вспомнить и клял себя за дурную память — вспомнил бы вовремя, что тот мертвый парень в арбузной мякоти опекал Генерала в санатории... Вспомнил бы и что? Побежал бы домой? О нет, лучше не думать об этих «если» и «бы»... Мезенцев вдруг понял, что хочет домой. В свой кабинет в дальнем конце ресторана, где можно запереться, лечь на диван и спать, и не думать ни о чем...

Эту папку Генерал держал у себя за спиной, когда стоял возле зеркальной стены. Личная папка Генерала. Личная папка покойного Генерала. Мезенцев вспомнил, что это он убил Генерала, и ему стало дурно. Потом он вспомнил, что убил Ингу. И еще других людей. Он убил всех, кого смог. И он не чувствовал никакого душевного подъема, никакого возбуждения или приятного щекочущего ощущения в животе. Он чувствовал себя как живой покойник. Как дерьмо. Как убийца.

Ноги подкашивались, но Мезенцев пробирался к выходу из номера. Интересно, почему никто до сих пор не прибежал его хватать, вязать, сажать? Или они недостаточно громко здесь развлекались? Или — страшная догадка — они здесь все в курсе, не только киоскер! Все в курсе, что он будет убивать Генерала... Сволочи.

Мезенцев перешагнул через чье-то тело, остановился и поискал глазами Ингу. Бросить прощальный взгляд. Опустить веки. И, может быть, поцеловать в холодный лоб.

Но глаза подвели его, и Мезенцев не нашел тела блондинки в белом брючном костюме. Сжимая папку под мышкой, он наконец вывалился в коридор.

И застыл в полном изумлении.

Он-то думал, что ад разверзся его усилиями в гостиничном номере на шестнадцатом этаже.

Но это были только пригороды ада.

Сам ад был в коридоре, и дальше, дальше, куда только хватало глаз.

Мезенцев почувствовал себя маленьким и очень уязвимым.

Первым, что он услышал в коридоре, была автоматная очередь. Знакомый до мурашек звук «АКМ». В замкнутом пространстве он был громче и страшнее, словно по ушам Мезенцева били молотками.

Мезенцев инстинктивно пригнулся и побежал вдоль стены к лифту.

И тут прямо на него выскочил тот белобрысый здоровяк, «племянник» Инги. В руках у него был автомат «узи». Мезенцев остановился и вжался спиной в стену, но «племяннику» было явно не до него. Его лицо было искажено страхом. Он, прихрамывая, пробежал несколько метров. Потом обернулся и дал короткую очередь в сторону лифта, оттуда ответили, и «племянник» рухнул, нелепо взмахнув длинными руками.

Мезенцев метнулся было назад, но стрелять стали и там. Потом стрельба стихла, и Мезенцев увидел группу невооруженных людей, которые осторожно двигались по коридору друг за другом в сторону лифта.

Это была довольно необычная компания. Первым шел могучий, коротко стриженный парень в шортах и майке. По рассеченному лбу стекала тонкая струйка крови, но парень не обращал на нее внимания. За ним, как за движущимся щитом, семенил пожилой кавказец в черной шелковой рубашке и с массивным золотым распятием на шее. На согнутой руке он нес пиджак, а во рту торчала незажженная сигара.

Позади кавказца, не отрывая обеих рук от стены, шел довольно молодой рыжий парень с остановившимися зрачками. Эти глаза и неуверенные движения могли навести на мысль о слепоте, но, когда троица проходила мимо Мезенцева, именно этот молодой парень остановился, повернул голову в сторону Мезенцева и как будто хотел что-то сказать, но потом передумал, просто покачал головой, словно произносил слова про себя.

Сзади этих троих шел четвертый, и он был, вероятно, самым хладнокровным человеком из всех, находившихся в это время в отеле. Это был высокий мужчина лет тридцати со смешанно-азиатскими чертами лица. Он был одет в черные джинсы и бронежилет поверх черной майки. В одной руке он держал незнакомую Мезенцеву модель короткоствольного автомата, а второй похлопывал по согнутой спине рыжего парня с остановившимися зрачками, то ли успокаивая его, то ли задавая ритм движению троицы. По Мезенцеву его взгляд скользнул лишь мельком — у человека в бронежилете явно имелись заботы и поважнее.

Не доходя до поворота, троица и их прикрытие остановились. Со стороны лифта вышел другой мужчина в бронежилете и сказал, что здесь можно пройти. Мужчину азиатской внешности он назвал Монголом, а когда пожилой кавказец стал сиплым голосом на что-то жаловаться, мужчина в бронежилете заметил «уважаемому Левану», что лучше быть живым в дырявом пиджаке, чем мертвым в целом смокинге.

Потом вся эта компания скрылась из виду. Мезенцев встал и осторожно направился в сторону лифта. Он не был готов к тому, что увидел.

Это было похоже на войну, только непонятно было, кто и зачем устроил побоище в коридоре четырехзвездочного отеля. Мезенцев помнил, что ему было велено убить одного лишь Генерала. Но кто были все эти остальные мертвые люди и кому они перешли дорогу...

Лучше об этом было не думать.

Вернувшаяся накануне из Польши Марина Эдуардовна Великанова-Рахматуллина оказалась родственной душой невыспавшемуся Бондареву. Разбуженная мужем, она сидела на кухне в спортивном костюме, в пограничном состоянии между сном и бодрствованием. Алексею казалось, что еще вот-вот, и она грохнется с табурета на пол.

Если Марине было глубоко безразлично, кто эти двое мужчин перед ней и чего им надо — лишь бы поскорее закончить эту тягомотину и идти досыпать, — то муж Марины, хмурый, широколицый крепыш в таком же спортивном костюме, затребовал у визитеров документы и долго допытывался, что да как. Документов у Бондарева с Беловым хватало, благо в серой высотке Конторы целый этаж, третий, был отведен под «аксессуары». И уж чего-чего, а удостоверений там были настоящие залежи, всех сортов и мастей. Разве что удостоверения президента Российской Федерации не было, и то потому, что никто не запрашивал.

— Марина, — говорил Белов, а Бондарев серьезно хмурил брови и рылся в лежащей на коленях папке с бумагами. — Дело очень серьезное, и мы надеемся на вашу помощь.

— Ну-у-у что-о-о, — простонала Марина.

— Скажите, пожалуйста, когда вы учились в школе...

— Чего? — Она открыла сначала один глаз, потом второй.

— Когда вы учились в школе, в третьем или четвертом классе..

— Вот тогда я точно никаких правонарушений не совершала! — тихо засмеялась она. — Наверное... Ну пирожок из буфета стащила. Ну два...

— Речь не о вас. Точнее, о вас, но не о ваших преступлениях.

— Давайте конкретнее! — влез в разговор муж. — Что вы в самом деле вокруг да около! Мы только с дороги, устали как собаки...

— Конкретнее... — задумался Алексей.

— Марина, вас никто не пытался зарезать в январе девяносто второго года? — спросил Бондарев, что-то рисуя на уголке листа бумаги. — Нет? А бабушку вашу?

Девушка окончательно проснулась и теперь смотрела на Бондарева, пытаясь понять, то ли это несмешная шутка, то ли... По лицу Бондарева она так ничего и не прочитана, потом посмотрела на лицо Белова, тоже ничего там не увидела и, столкнувшись с ошарашенным взглядом мужа, велела ему сварить кофе.

— Это что, шутка? — спросила она, поправляя стянутые в узел на затылке волосы.

— А что тут смешного? — отозвался Бондарев.

— Вот именно, что ничего смешного.

— Так что? Девяносто второй год... Зима, вы приходите домой из школы вместе с бабушкой, дома вас поджидает незнакомый мужчина. С ножом. Было такое?

— Вообще-то, меня никогда из школы бабушка не забирала, — сообщила Марина, потирая виски.

— Уверены?

— Да точно.

— Вы так хорошо помните третий класс?

— Если бы меня хотели зарезать — я бы запомнила.

— Я про бабушку.

— Меня всегда старшая сестра забирала. Она на два года старше, мы в одной школе учились. Я ее ждала, и мы вместе шли домой. Никаких бабушек. Потому что одна бабушка в Красноярске жила, другая — в деревне, в области.