— Можно мне от вас позвонить? — попросил я у нее вполголоса. — Потом вы сможете сюда не возвращаться, здесь народу и без вас хватит.

— Конечно, — посмотрела она на меня с благодарностью, и мы с ней вышли. — Только негромко, пожалуйста: дети спят.

Войдя в захламленную до потолка, освещенную двадцатипятиватткой, провонявшую плесенью и кошачьей мочой прихожую, я позвонил в справочную и узнал адрес, по которому был установлен телефон 31-260, записанный в блокноте Эдика Ардатова. Господин Заяц проживал на Флотской набережной — как раз той, по которой проходила граница Монастырки и Виноградников.

— А квартиры там нет?

«Это частный дом», — ответила дежурная и отключилась. По заячьему телефону никто не отвечал.

Не заходя в квартиру Ардатовых, откуда доносился грозный голос приободрившегося Кифы («Не на того напал, — бравировал он перед следователем, — я и не таким рога обламывал!»), я спустился вниз, сел в машину и поехал на Флотскую.

Кифу я подсунул Васину вовсе не для того, чтобы помочь однокласснику сделать карьеру: несмотря на свою юридическую образованность, терпеть не могу тягомотных обысков и протоколов: «В левом дальнем углу под тумбочкой для телевизора обнаружена гильза от папиросы «Беломорканал»… Когда-то в школе контрразведки я все это проходил, но, связав свою судьбу с «Альфой», вот уже восемь лет существую в измерении простреливаемого пространства и ритме конкретного действия.

При всем моем уважении к тем, чья служба «и опасна, и трудна», я приехал сюда не для протоколов.

Особняк на Флотской был построен в английском стиле. За сетчатой калиткой в свете фар моего «ниссана» просматривался подстриженный газон, вдоль забора тянулись подрезанные столбиками кусты, в поле зрения попадала роскошная клумба — не иначе, хозяин держал садовника.

Я оставил машину на улице и, вооружившись фонариком, пошел к дому. На звонок никто не откликнулся, но дверь легко поддалась. Как говорил персонаж одной кинокомедии, «мою душу стали терзать смутные сомнения»: телефон не отвечает, свет в окнах не горит, а дверь не заперта. Делать ничего не оставалось, кроме как войти.

Картинка, представшая моему взору, едва вспыхнул свет, была далека от идиллической: за массивным дубовым столом в кресле сидел человек лет пятидесяти, в твидовом пиджаке и галстуке, и смотрел на меня с некоторым удивлением и даже радушием. Исходя из того, что в левом виске его зияла дыра и видимая мне часть лица, обращенная к окошку, была залита кровью, я пришел к выводу, что с ним можно не здороваться. Выражение его лица нисколько бы не изменилось, окажись на моем месте Хиллари Клинтон или самка лысого бабуина.

Я обошел комнату по кругу — так, чтобы взглянуть на правый висок. Он также оказался дырявым, только дыра была ниже и больше, а в застывшем потоке темной густой крови виднелись вкрапления мозгового вещества.

Не нужно было иметь много денег, чтобы понять, откуда и куда стреляли. В безвольно свисавшей левой руке мертвеца револьвера не оказалось. Получалось одно: он не был самоубийцей, и я был не первым, кто побывал в его доме.

Мне стало скучно с этим молчаливым человеком. Обернув платком трубку телефона, я позвонил в прокуратуру и попросил следователя Сумарокова, на что дежурный деликатно ответил, что в три часа ночи Владимир Николаевич имеют обыкновение почивать. Пришлось отрекомендоваться заместителем министра внутренних дел в обмен на номер его домашнего телефона.

— Извините за поздний звонок, Владимир Николаевич. С вами говорит инспектор Вениаминов.

— Да, мне звонил Гуляев.

— Тем лучше. Видите ли, я случайно оказался в компании одного очень привлекательного трупа. Очень хотелось бы, чтобы это дело попало к вам.

Он помолчал.

— Куда ехать?

Я сообщил адрес и, услыхав короткое «сейчас буду», почувствовал себя несколько увереннее. От обыска до прибытия экспертов стоило воздержаться, и все же кое-что я осмотрел. В кармане трупа нашел ключи, на столешнице — паспорт Зайчевского Геннадия Андреевича, русского, 1944 года рождения, уроженца города Краснодара. На фото был тот же мужчина, которого я видел перед собой, только еще без дырки в голове.

Подозрение, что Ардатовых пленили люди Скока, у меня появилось, как только я узнал о кафе «Сфинкс» на улице Московской; укрепилось — когда выяснил, что Московская находится на Виноградниках, которые, по словам Кифы, курировал Зайчевский, а окончательно утвердилось, когда я увидел телефон в раскрытом блокноте напротив клички Заяц. Может быть, кто-то из гонцов интересовался, что делать с некстати подвернувшимся старшим братом Эдика? Почему Заяц, а не Скок, я не знал. Либо у хозяина с владельцем «Сфинкса» были свои отношения, либо Зайчевский имел несколько кличек. Возможно, предприниматель ходил по острию ножа и не хотел, чтобы в случае обыска в блокноте фигурировал его «опекун».

Так или иначе, жить становилось веселее. Особенно когда я увидел выщерблину на стене по правую руку сиятельного трупа. Отколотый кусок штукатурки валялся на полу. Пуля повредила стену в метре от пола. Присев у выщерблины, я мысленно провел прямую через раневой канал; противоположный конец прямой указывал на верхнюю часть окна. Чтобы выстрелить в голову Зайца, находясь слева от него в комнате, пришлось бы встать на табуретку или подпрыгнуть. Если бы стреляли со двора — пуля угодила бы в стену на уровне головы; с проезжей части улицы — мешал кирпичный забор. Оставалось предположить, что стреляли с технического этажа или крыши котельной, приходившейся как раз напротив особняка через улицу.

Самым смешным было то обстоятельство, что и окно, и форточка были закрыты наглухо.

Пулю я нашел незадолго до приезда Сумарокова. Опустился на четвереньки и, как собака, обнюхал все углы. Сплющенная пуля была обыкновенной, винтовочной, к патрону 7,62 мм. Судя по состоянию крови, запекшейся на лице и одежде, но еще свежей у раны на выходе, стреляли часа полтора назад. В это время было уже темно, а значит, в комнате горел свет. До котельной было метров триста. Любая снайперская винтовка имеет как минимум в два раза большую прицельную дальность, но, по калибру, стреляли из чего-то советского.

С дверью все стало ясно, как только я осмотрел мощный двухригельный накладной замок: он не имел «языка» и не захлопывался, а ключей у того, кто уходил отсюда последним, не было: они лежали в кармане убитого. Но на кой черт нужно было возвращаться сюда, запирать окно и выключать свет, вместо того чтобы уносить ноги?

Подъехала машина, затем — еще одна. Во двор вошли следователь, врач, эксперт-криминалист, оперативник, фотограф.

Сумароков оказался симпатичным человеком средних лет с улыбчивыми и любопытными глазами. Постояв напротив стола и кивнув специалистам: «Начинайте», он подошел ко мне.

— Как вы его обнаружили?

Я подробно рассказал ему обо всем с самого начала, с того момента, когда услышал по рации сообщение дежурного по городу.

— Полагаете, есть связь? — выслушав меня, повертел он в руках пулю.

— А вы полагаете, нет?

Он добродушно улыбнулся:

— Доказательства нужны, майор. Листок в блокноте — это, конечно, хорошо…

— Тогда не будем терять времени, — посмотрел я на часы. Было три сорок пять.

— Там у ворот стоит сержант, возьмите его с собой, — предложил следователь мне вдогонку.

Вдвоем с сержантом Ордынским мы вошли на огражденную территорию газовой котельной. С тыльной стороны на крышу вела узкая металлическая лестница. Я проводил сержанта взглядом до самого карниза, а сам пядь за пядью стал обследовать двор, хотя, по мере того как садились батарейки фонарика, начинал понимать, что это — пустая затея: если даже гильзу выбросило с крыши, она упала в радиусе пяти метров в траву или кучу металлолома и искать ее нужно ротой солдат при дневном освещении.

Котельную обслуживало четыре человека. Я попросил оператора собрать всех в машзале.