— Вчера первую половину дня в горпрокуратуре дежурил старлей Саблин, — отвечая на мой вопрос, рассказывал Ордынский. — С половины первого до трех, когда хватились Владимира Николаевича…

— Кто хватился?

— Я. Он с утра меня в порт и на станцию посылал — проверить маршрутные ведомости на передачу грузов, которые сопровождал Миляев шестого августа.

— Что за груз?

— Обычный — продукция «Мака»: две тыщи упаковок с парфюмами, сто ящиков «Посольской»…

— «Представительской».

— Ну да… я ее все равно не пил ни разу.

— И куда везли?

— В Ростов везли железной дорогой, там оформили маршрутку и передали по доверенности ростовской охране.

— Пункт назначения Ростов?

— Пункт Ростов, но организация посредническая, у «Мака» с ней договор.

— Черт с ними, Иван, уэповцы разберутся. Обнаружил ты, что нет Сумарокова, дальше что?

— Ну, как обнаружил? Я ему с товарной позвонил, когда все это выяснилось, он сказал ехать в прокуратуру.

— Куда позвонил?

— В изолятор.

— Ты приехал в прокуратуру, его там не было?

— Не было. Саблин сказал, что с утра не появлялся. Я — в сизо, сказали — ушел. Домой звоню — тоже нет. Машину не заказывал, ключ от кабинета не брал.

— При нем был ключ?

— Значит, при нем, получается. Я тогда в ГУВД поехал, там у вас спросил. Короче, из сизо он ушел в час, звонил я ему без двадцати. Умыкнули его на отрезке в два квартала — от сизо до прокуратуры, в час с хвостиком.

— Это понятно.

— Понятно-то оно понятно, товарищ майор, только я ведь не просто так рассказываю, я очевидцев нашел.

— ???

— В красную «девятку» сел Сумароков. — Что?!

— Водитель поливочной машины видел, как он садился, и цветочница — на углу Туапсинской и Кочегарки. Куда ехать-то, товарищ майор?

Теперь я и сам не знал, куда ехать. Получалось, Яковенко прав в своих подозрениях о связи Сумарокова с Коноплевым?

— Погоди, Иван, я что-то не пойму. Он тебя откуда на станцию посылал?

— Из прокуратуры, утром. Я его в сизо отвез, а сам поехал в порт.

— С кем поехал?

— Своим ходом.

— Сумароков при тебе выходил из прокуратуры?

— Так точно. Дело он при мне в сейф запер и ключ в карман положил. Я из журнала Саблина выписал всех, кто был в прокуратуре с десяти до шести.

— Почему с десяти до шести?

— В десять мы вышли, в шесть прокурор Колченогов приказал кабинет вскрыть. Из тех, что в прокуратуре не работают, было несколько человек, все повестки отмечены. На момент исчезновения — следователь Васин из ГУВД и Кифарский.

— Кифарский?

— Да. Только он в журнале не отмечен.

— Откуда же ты…

— Мне Саблин сказал. Кифарский за Васиным на маши не приезжал, его Яковенко прислал. На минуту в приемную зашел, а потом ждал Васина в дежурной части, с Саблиным о том о сем тренькал, ну тот и не стал его отмечать, пустил по-свойски. Через десять минут они уехали. Кажется, я начал что-то понимать.

— Давай домой к Кифарскому, быстро!

— Где это?

— Возле Первого лицея, в Корабельном.

Город уже начинал просыпаться, улицы оживлялись. К парадному, где жил Кифа, мы подъезжать не стали — оставили «синюю птицу» в переулке неподалеку от школьного стадиона.

Помня об угрозе Сумарокову, действовать предстояло быстро, но осторожно. Я оставил Ордынского в подъезде, отдал ему «наган», а сам поднялся на третий этаж и позвонил. После вчерашнего провала без пяти минут алкоголик Кифа наверняка нажрался и теперь спал как убитый. На его побудку не оставалось времени. Думая о Сумарокове больше, чем о процессуальном кодексе, я коротким ударом выбил замок, что было не так уж и сложно, и ворвался в квартиру.

Бывшего своего одноклассника я нашел в ванной.

Он висел на шелковом бельевом шнуре, привязанном к трубе под потолком. Никаких следов насилия ни на его руках, ни на лице я не увидел.

Наружный осмотр трупа на месте его обнаружения производит следователь в присутствии понятых и с участием врача; так как я ни к какой из этих категорий не относился, то пришлось довольствоваться запиской на листке из школьной тетради:

В МОЕЙ СМЕРТИ ПРОШУ НИКОГО НЕ ВИНИТЬ. ВО ВСЕМ ВИНОВАТ Я САМ. БОЛЬШЕ ТАК ЖИТЬ НЕ МОГУ. 16.06.96 г. 23.00. А. КИФАРСКИЙ

Если записку писал действительно Кифа, то он поступил как истинный профессионал, указав дату и время смерти и тем облегчив работу коллегам. На столе стояла единственная пустая бутылка из-под коньяка и один стакан. Я знал, что Кифа может выпить гораздо больше. И по почерку — ровному, школярскому, — и по уборке, которую он произвел в квартире перед тем, как наложить на себя руки, можно было заключить, что сделал он это сознательно.

Была ли и моя вина в случившемся? Наверно. В том, что я не попытался вызвать его на разговор, не нашел времени посидеть с ним за одним столом после стольких лет разлуки и поговорить с ним по-человечески.

Он сам себе вынес приговор, устав жить в страхе. В этом были нерастраченные остатки его достоинства.

Стерев с дерматиновой обивки отпечаток каблука, я обернул ручку носовым платком, запер квартиру на уцелевшую защелку нижнего замка и спустился вниз.

— Пойдем, — кивнул Ивану, выходя на улицу.

Если это все же убийство и время, указанное в записке, совпадет со временем, которое установит медэкспертиза, то у четверых человек как минимум есть алиби: у Шороха, Дяди Вити, охранника с чеченским «борзом» и Жигарина. Есть оно и у меня, но не думаю, чтобы кто-то из этих четверых захотел подтвердить его добровольно.

Я набрал номер дежурного Монастырского ОВД.

— Дежурный! Пошлите опергруппу в Корабельный переулок, тридцать шесть, квартира двенадцать. Хозяин обнаружен мертвым, есть признаки суицида… — Дожидаться вопроса, кто звонит, я не стал: для кого-то я уже подлетал к Москве. — Поехали в «Золотую розу», Ваня. Теперь без Сумарокова мы не разберемся.

Я исходил из фактов, которые были изложены в повинной Галиматдинова, и из флакона, обнаруженного в сумочке проститутки Порошиной. На мысль о том, что Володю могут держать в том же «розарии», где держали директора магазина «Мода», меня невольно навел сам Дядя Витя, ограничив время моего пребывания в Градинске полднем: Галиматди-нов говорил, что человек больше суток концентрации масличных паров не выдерживает.

Показались коттеджи центральной усадьбы хозяйства.

— Ты дом Ардатовых помнишь? — спросил я у Ивана.

— Помню, я туда Сумарокова возил, когда он хотел у хозяина показания против Забарова взять. Но тот ничего не подписал. Смурной мужик. Вон его крыша под нержавейкой!

Мы подъехали к воротам.

— Посиди здесь, Иван. Ружьецо далеко не прячь.

Я позвонил. Во двор вышла черноволосая смуглая женщина с маленькими смуглыми глазками.

— Здравствуйте. УВД, майор Вениаминов. Хозяин дома? Она глянула на удостоверение, впустила меня во двор.

— Дома, где ему быть-то…

Первым, кого я встретил в доме, был сын Ардатовых Валерий. Видимо, он решил, что я пришел его арестовывать, — побледнел, задрожал вдруг, как осиновый лист, и вот-вот готов был хлопнуться в обморок. Без крэка стрелять из газового пистолета он бы не осмелился.

Я сделал вид, что не заметил его присутствия.

Ардатов-старший только что встал, заспанный и всклокоченный стоял посреди комнаты и смотрел на меня исподлобья, в отличие от сына без испуга, а напротив, агрессивно.

— Помните меня, Василий Семенович? — спросил я, усевшись на стул без приглашения. Он наморщил лоб. — Я майор Вениаминов. Между прочим, спас вас с братом от вымогателей в ночь на седьмое августа.

— Помню, — проговорил он без тени эмоций. — Чем могу?

— Присядьте… Какая у вас машина, Василий Семенович?

— «Волга».

— А еще?

— Ну, «фолькс» еще.

— Можно мне на него взглянуть?

Он вздохнул, медленно переобулся и, прихватив с гвоздя ключи, молча вышел во двор. Гараж Ардатовых размещался в левом крыле дома, напротив ворот, и был рассчитан на два автомобиля. Между тем в нем находилась только «волга» — место «фолькса» пустовало.