Нет, Хаснова был очень радушным и гостеприимным хозяином. Просто он, по обычаям своих стран, завел себе обширный гарем, на пиру у него плясали обнаженные наложницы, а блюда готовились, не взирая ни на какие посты. И, конечно же, никто не справлял в замке обедню, никто не читал перед едой молитв и не служил месс. Всего-навсего. Но для благочестивых и фанатичных рыцарей-крестоносцев этого было вполне достаточно, чтобы порвать всяческие отношения с новоиспеченным графом, практически эти отношения и не начав. А за горячий южный темперамент прозвали графа прозвищем «Каралхо», что на старозападном диалекте означало «мужской детородный орган».

Граф не очень-то огорчился. Он жил так, как хотел. И он знал, что такая жизнь южной религией ничуть не запрещается. А своей религии он не изменял и бога своего не предавал. Точнее, это ему так казалось. Но вот южный правитель думал иначе. Когда он узнал, что хан Хаснова стал подданным Короля, он пришел в неописуемую ярость и велел главному южному жрецу предать отступника анафеме. И повинуясь приказу владыки, вскоре в замок графа примчался гонец с юга и вручил Хаснове свиток, где коротко и ясно было написано, что проклинается хан Хаснова навеки веков и что нет теперь ему после смерти места в священной земле, подле Пророка.

Это был сильный удар. Граф не видел выхода. Возвращение в родные края сулило ему жестокую и бессмысленную смерть, а дальнейшая жизнь в Королевстве лишала его душу благословения Пророка. Тогда граф решился, и принял он новую веру, веру той земли, которая стала ему вторым домом.

Велики были его грехи перед этой верой, но Хаснова был полон решимости и раскаяния. Он распустил свой гарем, разогнал наложниц и наложил на себя строгую епитимью. Стал вкушать лишь черствый хлеб и пить родниковую воду. Пожертвовал большую часть состояния Церкви, стал молиться денно и нощно Господу, прося принять его под свою опеку. «Прости меня, Господи, — говорил он. Я предал ради тебя свою бывшую веру, предал свою родину и своих братьев. Дай же мне знак, если ты прощаешь меня!» Но не давал ему Бог благословения. И все же Хаснова не терял надежды. Он вел тихую и благочестивую жизнь, совершил походы по многим святым местам, щедро жертвовал на церковные нужды. Так прошло несколько лет.

И приключился с графом такой случай. Уснул однажды Хаснова в своем замке, обессиленный долгим постом, и приснился ему сон. Во сне он услышал голос, который раздавался откуда-то сверху. Голос сказал ему: «Поднимись ко мне, человече, оставь земные грехи». Хаснова поднялся на самую высокую башню замка и увидел, что зовет его Бог. — Поднимайся сюда, на небо! — сказал ему Бог.

— Ты зовешь меня, Господи? — удивился он. — Но как я могу подняться к тебе?

— Оставь земные грехи, — повторил Бог, — и твоя душа освободится.

— Но ведь я отрекся от мирской жизни!

— Да, но на тебе первородный грех. Он камнем тянет твою душу к земле, не отпускает ее. Избавься от этого камня…

— Я понял, Господи! — воскликнул Хаснова.

Он достал нож, отсек себе греховную плоть и сбросил ее с высоты, на землю. Истекая кровью, ступил на край башни.

— Я иду к тебе, Господи! — сказал он. — Я иду к тебе!

Хаснова воздел руки к небу, сделал шаг вперед и… рухнул вниз. И прежде чем его тело разбилось о камни, он успел понять свою ошибку. Ошибка была в том, что камень первородного греха сидел у него в душе, а не в теле. Что мысли свои следовало ему очистить, а не плоть. Ибо рассудок руководит плотью, рассудок совершает поступки, и рассудок несет ответственность. За все.

Тело графа осталось на земле. Да ему и не нужно было небо, не нужен был ему и бог. А душа графа замерла между раем и адом. Вера не дает ей рухнуть вниз, камень греха не позволяет подняться вверх. Так и осталась она скитаться на вечные времена, так и летает между небом и землей до сих пор.

А замок с тех пор стали называть «Летящий Каралхо». Шли годы, менялись его хозяева, менялись титулы феодалов и границы княжеств, сократилось со временем и само название замка. Но легенда о южном графе осталась.

Ее помнит земля, помнит ветер и горы. И помнит ее замок. А когда кто-то из новых владельцев забывает, то замок напоминает о ней. Напоминает стоном сквозняка, напоминает дверным скрипом и звоном цепей. Напоминает молчанием.

В Горном все было по-старому. Так же стояла маленькая церковь, срубленная из осины, так же добр был отец Савелий, встретивший клериков. Однако, узнав об их намерении посетить замок, отец Савелий обеспокоился.

— Нехорошая о нем слава ходит. Да и хозяева, надо сказать, у этого замка странные — сколько здесь живу, ни разу на исповедь не приезжали и в замок не приглашали. А ведь иных храмов в здешних местах нет…

— Это лишний раз подтверждает необходимость нашего визита, — решительно заявил Петр.

— Но вы выдвигаете слишком серьезные обвинения, — заметил отец Савелий. Слишком странные и слишком страшные. Ведь у вас нет доказательств.

— Доказательства будут! — пообещал Иоанн.

— Ничего мы не выдвигаем, — сказал Петр. — Пока. Мы лишь хотим проверить некоторые предположения. Это наш долг.

Отец Савелий задумчиво посмотрел на Петра.

— Может быть ты и прав. Никто не имеет долга перед жизнью. Человек сам придумывает себе свой долг. И от такого долга он уже не может отказаться. Его надо заплатить самому себе. Поезжайте в замок, делайте как сочтете нужным, только помните: чтобы ни случилось, не теряйте веры. Не имеющему веры просто труднее жить. А вот потерявший веру обречен на гибель.

— Благословите нас, батюшка, — попросил Лука.

Отец Савелий неторопливо осенил их знамением, задержав взгляд на Охотнике.

— С Богом, поезжайте!

Когда клерики уехали, отец Савелий зашел в церковь и поднял глаза к иконе.

— Господи! — сказал он. — Я знаю, что добром это дело не закончится. Я знаю также, что никто не в силах изменить судьбу. Не о милости для них я прошу тебя, даже не о спасении. Я прошу тебя о справедливости. Воздай каждому по заслугам его. Воздай каждому по делам его. А более всего я прошу тебя: воздай каждому по мыслям его, ибо только со светлыми мыслями можно творить светлые дела. И только то добро истинно, которое идет от самого сердца.

В замок клерики решили идти втроем. Охотника уже знали здесь, поэтому он остался ждать их в укрытии, возле озера. Клерики оставили лошадей Охотнику и переоделись в рясы. К воротам замка они подошли, когда солнце начало опускаться за горы.

У ворот их встретил воевода.

— Никак, заблудились, отцы?

— Скажи, добрый человек, это замок Каралхо? — спросил Лука, умильно взглянув на воеводу.

Воевода засмеялся.

— Не такой уж я и добрый. А замок он самый, Каралхо.

— Мы хотели бы увидеть ее высочество Валерию Ла Карди.

— Зачем?

Лука изобразил на лице удивление.

— По личному делу… — многозначительно сказал Петр.

И снова воевода засмеялся.

— По личному? Не знаю я, конечно, что там у вас могут быть за дела к графине… ну да ладно, пойдемте. Графиня Валерия окинула клериков изучающим взглядом. Лука скользил глазами по зале и был явно смущен. Иоанн откровенно разглядывал графиню. Петр пристально смотрел принцессе в лицо.

— Позволите ли узнать, чем я обязана вашему визиту? — с интересом спросила хозяйка замка.

— Проходя через эти края на богомолье… — начал было Лука.

Но Петр перебил его:

— Госпожа графиня, мы прибыли по чрезвычайно важному делу. У нас есть к вам вопросы, на которые мы требуем ответить.

Графиня приподняла брови.

— Возможно, наши вопросы покажутся вам излишне дерзкими. Возможно, даже сам наш неожиданный визит кажется вам непозволительной дерзостью. Поэтому я хочу сразу предупредить вас, что мы действуем от имени и с позволения его преосвященства архиепископа Эвиденского Валериана Светлого.

Графиня удивилась еще больше.

— Вы меня прямо-таки заинтриговали. Я просто горю желанием узнать, что же это за вопросы хочет задать мне его преосвященство…