Снегу оказалось не так уж много. Ходьба была не очень тяжела. В лесу стояла глухая тишина. Его так занесло снегом, что у крупных елей лапы повисли, а елочки на полянах спрятались под снеговыми колпаками. Снег висел на каждом суку, на каждом кусте. Зима легла взаправду. Как проста и величава ее красота! По избитому определению, лес стоял как завороженный, как в сказке. Но поди окунись в эту сказку! Каждая еловая лапа, каждый куст норовят осыпать тебя всего, да еще сунуть горсть снега за ворот.
Однако гончие в полазе, охотники идут, порская, хотя порсканье ладно, если слышно за сотню шагов.
А следов, как оно и должно быть, нигде никаких: все живое затаилось.
Но не зря Гобой славился тем даром добычливости, которым обладают немногие гончие и который нередко просто поражает.
Вот он отдал голос в добор: на лисий след натёк, значит (по зайцу ни он, ни Лютня, бывало, до подъема не вякнут). Мы, конечно, заторопились за удаляющимся голосом выжлеца. Но любопытно было, с чего все-таки он начал? Пригибаясь и рассматривая снег по касательной, я даже не увидел, а, вернее, угадал как бы намек на цепочку луночек. Видно, лиса прошла здесь ночью, след наглухо завеяло, но чутьистый гонец не упустил еле ощутимый сквозь снег запах следа!
Добор Гобоя еще на слуху превратился в гон. Подвалила Лютня… Но только собаки заварили, их сразу же стало не слышно: гон утонул в недальней, но забитой снегом чаще. Нам оставалось идти следом. А на нем между машистыми скачками гончих нет-нет да и попадались не замятые собаками следы прыжков лисицы, мчавшейся во всю мочь… Авось она станет кружить — тогда разберемся, найдем лазы…
Километра два бежали мы следом… И увидели собак, вертевшихся в негустом ельнике возле нор… Недолго музыка играла!
Взяли мы гончих на смычок, смели рукавицами снег с валежины, сели думу думать. Михаил Иванович, как всегда, посмеивался:
— Я доволен. Славно пробежались, и лисица почти в руках — всего метрах в двух от нас. Только земля немножко мешает.
Но вряд ли он не предпочел бы иметь зверя не «почти», а просто в руках.
— А не обтянуть ли нам лисицу флажками? Ночью она вылезет из норы, а утром мы тут как тут, у оклада. Вот и охота!
— А разве есть флажки? — спросил мой товарищ.
— Да я их всегда держу у Марьи Харитоновны на печке.
— Вот здорово! — обрадовался Михаил Иванович. — Гончие плюс флажки!
Заткнув все отнорки палками, а еще окурками и носовыми платками для «страшности» запаха, мы скорым шагом отправились в Троицкое. Еще бы не спешить! Туда четыре километра, да назад четыре, да обтянуть… А день-то короткий!
Всё мы успели дотемна: сбегали, выкроили оклад настолько просторный, чтобы лиса не слишком скоро разочаровалась в поисках выхода из положения, обтянули его флажками, ототкнули норы.
Спалось хорошо… Среди ночи я проснулся… хотел повернуться с боку на бок… И разом сон слетел прочь! В трубе выло, по окнам стегало снегом… Я вскочил: ноги в валенки, на плечи полушубок — и вон. Выскочил на крыльцо: батюшки! Свету божьего не видно! Такая пурга — куда там вчерашняя! Я вернулся в избу, а Михаил Иванович уже тоже не спал. Он спросил со своей лежанки:
— Никак господь бог опять снежку дает?
— Ох, дает!
Но как ни ругайся, как ни злись, что поделаешь? Стихия! Теперь наши флажки так завалит, что лисица, хоть поиском ищи, не найдет их.
— Уйдет, окаянная! — изрек Пенин. — Ей вот уж подлинно скатертью дорога!
Но он не унывал:
— Ничего! На то она и охота!
Легли опять, но не спали, слушая, как вьюга хлещет в окно, в степу…
И повторилось вчерашнее: на рассвете метель утихла.
— Что будем делать? Сходим за флажками, да — в Москву?
Но оптимизм не покидал моего друга:
— За флагами не миновать. Но захватим в лес и гончих. Флаги ваши без весу. С ними под гоном бегать можно.
За завтраком мы обидели хозяйку: так спешили, что блинов ее мало поели! А ей так хотелось еще и еще отблагодарить нас за дрова!
Ходить стало потруднее — много снега!
Не доходя до нор метров двести, мы привязали гончих под елкой. Я и соломки им подостлал — догадался захватить с собой от Харитоновны.
— Ну, ребятки, — сказал им Михаил Иванович, — полежите часок, пока флажки соберем.
Гобой и Лютня с тоской и недоуменьем смотрели нам вслед и скулили…
Норы мы с умыслом оставили у края оклада, с той стороны, откуда придем. И первым долгом осмотрели мы их. Вокруг все следы, и собачьи и лисьи, замело начисто. Но внутри большого отнорка снегу насыпало меньше. Там отчетливо виднелся выходной следок. Вылезти-то лисица вылезла, да сразу след ее и пропал. Ну, а вдруг она все-таки осталась в окладе, вдруг каким-то чудом не ушла?
Заткнув на всякий случай отнорки, мы побежали вдоль флажков проверить: я — вправо, Пенин — влево. На той стороне сойдемся.
Флажки были похоронены в снегу. Лишь кое-где сквозь белизну еле заметно, стыдливо розовел лоскуток. Я вытаскивал шнур из снега и, отряхнув, вешал ярко расцветающие флажки на ветки и кусты. Словом, готовил флажки к сматыванию на рамки… Шел, поторапливался и вдруг… вдруг увидел внутри оклада, шагах в пяти от шнура, ясный «тычок» следа (ища выхода, лисица как бы тычется в страшную линию флажков, ткнется — и назад). Тычок! И это перед начисто заметенными флажками! А может быть, они, невидимые, но еле пахнущие сквозь снег, еще ужаснее сторожкому зверю? Впрочем, под снегом был еще и наш след: он тоже имел запах для лисицы.
Дальше я шел уже не так беззаботно, зорко вглядывался в снег, в чащинки ельника и кустов… Шел и теперь уже потщательнее вешал флажки… Не прошел и сотни метров, как опять присыпанный снегом тычок! Неужели «она» здесь? Не верилось, но тычки кричали: да, здесь! Впереди с елки посыпался снег… Показалась темная фигура…
Я прошептал Михаилу Ивановичу:
— Ну, что? Что у вас?
— Да, разумеется, ничего. Ушла. Флаги надо собирать.
— Да тише вы!.. — и я рассказал, что видел.
Михаил Иванович не поверил:
— Да быть этого не может!
Я потащил его к ближайшему тычку…
Но до чего же робка была лисица! Ткнулась во флажки раз-другой и отчаялась! Отчаялась и ушла в глубь оклада и таится там!
Стрелковый номер был ясен: конечно, у нор. Там и стал мой гость. Я начал осторожно гнать с другой стороны. Полез в чащу, и сколько же снегу опять приняли моя голова и плечи! Но приходилось терпеть…
— Го-гоп… Го-гоп!..
Недолго я гопал. Стукнул выстрел Пенина, и я — опрометью к Михаилу Ивановичу:
— Где она? Показывайте!
— В кулаке! — ответил шутник и разжал руку.
На ладони у него лежал клок длинной сероватой шерсти с подпушью.
Ожидая зверя из «нутра» оклада, Михаил Иванович прозевал. Лисица кралась у него за спиной, между ним и флажками… Заметил он, лишь когда рыжее мелькнуло в гущу мелких елочек. Пальнул навскидку, и вот трофей — клок шерсти из хвоста!
А теперь ушла или нет?
Обежали мы оклад с двух сторон, встретились: выхода нет.
— Ну, Василий Иванович, ваша очередь на номере стоять.
Возле нор лисице задано страху, туда не скоро сунется — нужно остановиться у «тычка». Стал я там. Загонщик, как полагается, действовал деликатно — ходил около своего края, покрикивал:
— Эй-эй!.. Эй-эй!
Я весь внимание (не прозевать, как Пенин!)… Осторожно поворачивал я голову вправо, влево, вправо…
Вот мелькнет между елочками… еще мелькнет… и вдруг вся как на ладони встанет, замрет, увидев флажки… Замру и я перед этим золотистым чудом… Как гармонично окрашена лисица — от черных ног и кончиков ушей до целой гаммы переливающихся друг в друга рыжих, желтых, седоватых тонов!.. А как точны и легки движения зверя! Вот мелькнет… Только не торопиться! Никаких резких движений!.. Стоял я, ждал… больше часа ждал… А мороз крепко пробрал!
Наконец появился Михаил Иванович:
— Не приходила? Я сейчас всю правую половину прошел — ни единого тычка! Верно, ей ход не сюда, на север, а на южную сторону оклада.
