Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Василий Иванович Казанский

ИЗ МОИХ ЛЕТОПИСЕЙ

Из моих летописей - i_001.png
Из моих летописей - i_002.png

Об авторе

Василий Иванович Казанский после окончания в 1922 году Ленинградского лесного института больше тридцати лет отдал работе по лесоустройству, обследованию и проектированию освоения наших лесов. Сам уроженец Москвы, он с юношеских лет полюбил природу. Многолетние скитания по бескрайним просторам Родины научили его зорко видеть и тонко понимать красоту русских лесов, развили в нем то особое чувство, которое помогает полнее ощутить дыхание наших необозримых полей и лесов.

В. Казанский умеет не только понимать природу, но и создавать яркие, запоминающиеся ее картины. Пейзажи его всегда несут в себе особую нагрузку и помогают тоньше и понятнее раскрыть человеческие характеры. Это проявилось и в первой большой книге писателя — романе в стихах «Сквозь грозы», и в предлагаемых читателю «Лесных былях».

В книге «Из моих летописей» не случаен подзаголовок «Лесные были». В ней В. Казанский рассказывает о том, что случалось с ним, что слышал и видел он, работая во многих краях Советского Союза.

Рассказы В. Казанского отражают в первую очередь характер жизни самого автора, его любовь к русской деревне, природе средней полосы России, к простым труженикам нашей страны, крестьянам-колхозникам, лесникам, охотникам… Писатель, приглядываясь к жизни и быту людей, познал и многие виды богатой российской охоты, характеры охотничьих собак, повадки зверей, птиц.

Неизменным фоном рассказов В. Казанского является природа: весенняя, летняя, осенняя, зимняя, лесная, болотная, степная… Сюжетная канва в большинстве из них строится на эпизодах охоты. Поэтому на первый, поверхностный взгляд «Лесные были» писателя могут показаться просто сборником охотничьих рассказов. Но это неверно. Определение «охотничьи» в полной мере подходит лишь к некоторым произведениям книги.

В большинстве рассказов В. Казанского первенствующее место отведено человеку и человеческим отношениям, в них раскрываются простые и сложные человеческие судьбы. Природа же как бы усиливает в его рассказах черты людских характеров, помогает читателю почувствовать их красоту и сложность. В этом смысле Казанский выступает как последователь дорогих традиций нашей литературы, заложенных и развивавшихся еще в произведениях Тургенева, Чехова, Бунина и многих других писателей.

Постоянное и тесное общение с тружениками земли придало языку писателя выразительность и живость. Немало почерпнул он из речевой сокровищницы народной, и это помогает ему строить повествование занимательно и красочно. А глубокое, точное знание того, о чем ведет повествование В. Казанский — знание человека русского села, знание русской природы, жизни зверей и птиц, растений, — вносит в его рассказы характер достоверности и правдивости.

«Лесные были» прочтет с интересом не только природолюб, но и всякий любитель книги.

Ефим Пермитин

Из моих летописей - i_003.png
 Брусков

I. Он сам

В годы нашего знакомства Василий Иванович (везло мне на охотников-тезок!) работал в лесничестве конюхом. Ему было тогда «круг» семидесяти, но в черных волосах, густых бровях и усах седины светилось мало; только борода побелела, да он ее брил.

Брусков казался ниже своего вышесреднего роста: и годы, и нелегкая жизнь ссутулили его, а вдобавок ходил он на немного согнутых ногах — «сел на задние ноги», как шутил он над собою. Черты лица у него были крупные, как топором сработанные — и нос, и рот, и скулы.

С грубоватой, мужественной внешностью у Брускова сочетались застенчивость и, я бы сказал, деликатная душа, чуткая к добру и красоте и ненавидящая неправду.

Нежно хранил он память о своей первой, покойной жене, а младшего сына Шуру больше всего любил за то, что он был на нее похож — такой же светловолосый, с таким же белым и миловидным лицом. Парень вернулся из армии и пока жил с отцом, работая в лесничестве культурным надзирателем[1] и готовясь в лесной техникум.

Свою вторую жену Василий Иванович презирал — «чистая воровка!». И жестко пресекал ее старания попользоваться овсом за счет «его» лошадей (они, разумеется, были казенные).

Брусков был влюблен в лошадей и в охоту. С первым ему везло. На действительной он служил в кавалерии, потом крестьянствовал да извозничал в городе, на первой германской войне опять был в кавалерии (правда, потом ссадили с седла в окопы). И на гражданской Брусков воевал при лошадях. Только тут, как ни обижался, взяли не в конники, а в обоз из-за слуха, пострадавшего от окопной контузии. После войн побывал в деревне конским пастухом, а в колхозе — конюхом. И в лесничестве опять пестовал любимых лошадушек.

А вот с предметом второй влюбленности, с охотой, у моего друга не ладилось: умелым охотником он не стал. Мешало многое: и большая семья, и большая работа, и плохой слух. А все же его неумелость в охоте казалась неожиданной!

Как страстно, с каким усердием он ее любил! А солдатские-то качества! Разве они не свидетельствовали и о былой ловкости и отваге, и о других способностях, нужных охотнику? За отличную стрельбу из кавалерийского карабина Брускова наградили часами; даже теперь, в семьдесят лет, он вскакивал на лошадь без стремени. Да это что! В четырнадцатом году на Западном фронте он добыл Георгиевский крест за спасение пулемета, — ведь пулемет в царской армии был великая вещь. Командир эскадрона объявил: при отступлении пехота оставила на поле боя пулемет. Кто охотник выручить оружие — два шага вперед!

Выступил один Брусков.

— Желаешь?

— Так точно, ваш вскбродь! Только разрешите доложить?!

— Докладывай.

— Пулемет, ваш вскбродь, лежит за чугункой, а насыпь сильно высока. Через ее полозть надо. Коновод нужон коней держать, пока полозишь.

В коноводы пошел дружок Брускова Кузьмин. И съездили. Когда Брусков «полоз» через насыпь, фонируясь на небе, немцы осыпали его пулями, да не попали — так быстро ерзанул. А обратно, с пулеметом не шмыгнешь — пуля «цапнула» бедро… Ничего! Прискакали, и пулемет Василий Иванович привез на седле. Смел был, ловок. Такому лихому солдату и не быть лихим охотником? А вот не вышел.

II. Трубач

Брусков горячо любил гон, охоту с гончей. Он умел ценить особый голос этой собаки, и не только его силу, но и все красоты, все фигуры звучания: залив, плачущие ноты, страстность — столь зажигательную для истинного гончатника.

Жил у Василия Ивановича выжлец славной русской породы — Трубач (названный так, конечно, в честь кавалерийских трубачей-сигнальщиков).

Брусковский Трубач хорошо гнал и лисицу, и зайца, да только мало тешил он гоном своего дорогого хозяина, а больше — его сыновей да гостей вроде меня. Не часто ходил Василий Иванович на охоту — дела не пускали, да если и вырывался, все равно маловато доставалось ему слушать гон — уши стали плохи.

Отправлялись мы с Брусковым в лес. Ходили там, порская и подсвистывая выжлецу. А Трубач «лазил» по лесу старательно, но неглубоко и, часто попадаясь на глаза, радовал хозяина своим усердием.

— Ух! Давай, Трубач! Буди его, буди! — басил Василий Иванович, как заправский доезжачий, и наслаждался. Вся обстановка охоты, ожидание гона волновали его и приводили в необыкновенное, счастливое состояние. Когда же Трубач поднимал зайца и раздавалась его жаркая помычка, этот отчаянный заливистый взрев, Брусков весь загорался, сиял и даже на мгновение зажмуривался.

Пока Трубач гнал недалеко, он слушал, как бы купаясь в этой любимой музыке. Но стоило зверю увести собаку на каких-нибудь полкилометра — и старик уже ничего не слышал…

вернуться

1

Объяснение специальных, малоизвестных и местных слов см. в конце книги: «Словарь местных выражений и охотничьих терминов» (Прим. автора).

1
{"b":"181567","o":1}