Литмир - Электронная Библиотека

— Не понимаю, — признался Томаш, — в чем принципиальное отличие даосизма от индуизма или буддизма.

— Даосизм, рожденный в Китае, не совсем религия, скорее философская система. Тем не менее некоторые его основные идеи созвучны буддизму, как, например, понятия о подвижности Дао и недоступности Дао. Вспомните высказывание Лао-цзы: «Дао, которое может быть изречено, не есть истинное Дао». Вспомните слова Чжуан-цзы: «Если один спросит о том, что есть Дао, и другой ему ответит, никто из двоих не ведает, что такое Дао». Дао запредельно для нашего понимания. Оно невыразимо.

— Забавно, — улыбнулся Томаш. — То же говорит иудейская каббала: Бог невыразим.

— Реальное невыразимо, — торжественно произнес Тензин. — Уже в Упанишадах содержится однозначное указание на неосязаемость последней реальности: «То, до чего не достает глаз, не доходит слово, не достигает разум, то мы не знаем, не понимаем, не можем преподавать». Сам Будда, когда один из учеников попросил его объяснить, что есть просветление, ответил молчанием и лишь поднял вверх цветок. После чего произнес слова, известные под названием «Цветочная проповедь». Будда желал выразить, что слова пригодны лишь для объектов и идей, которые нам близки и хорошо известны. Будда говорит: «Имя положено тому, что мыслится сущей вещью или состоянием, и оно отделяет это от других вещей и иных состояний, но если взглянуть, что стоит позади имени, обнаружится все большая и большая утонченность, не имеющая разделений». — Старец вздохнул. — Просветление относительно последней реальности, то есть Дхармакайи, не требует слов или определений. Называем ли мы ее Брахманом, Дхармакайей, Дао или Богом, от этого истина не меняется. Мы можем почувствовать реальное в богоявлении, а можем разрушить иллюзии майи и разорвать круг кармы и таким образом достигнуть просветления и прийти к реальному. — Он медленно повел рукой. — Однако что бы мы ни делали и что бы ни говорили, мы никогда не сможем этого описать. Реальное невыразимо. Оно за пределами слов.

Томаш заерзал на подушке и посмотрел на Ариану, которая продолжала сидеть молча.

— Прошу прощения, учитель, — в его голосе слышалось нетерпение. — Все это звучит поистине захватывающе, но не рассеивает наши сомнения, не отвечает на наши вопросы.

— Не отвечает?

— Нет, — констатировал Томаш. — Не могли бы вы все же рассказать о проекте, к которому вас подключил Эйнштейн.

Бодхисаттва вздохнул.

— Фень Ян сказал: «Когда ты в замешательстве и полон сомнений, не поможет и тысяча книг. Когда ты придешь к пониманию, уже не нужны слова». — Он посмотрел на Томаша. — Ваши слова подобны каплям дождя, и это вызывает в памяти одно изречение, — продолжал Тензин. — «Капли дождя стучат по листьям, но то не слезы печали, а беспокойство того, кто это слушает».

— Вы полагаете, я обеспокоен?

— Я полагаю, вы меня не слышите. Вы слушаете меня, это правда, но не слышите. А услышав, поймете. И когда поймете, уже не надо будет слов. Пока же этого не случится, вам не помогут и тысячи книг.

— Тем самым вы говорите, что все это имеет отношение к проекту Эйнштейна?

— Я говорю вам то, что говорю, — произнес тибетец совершенно спокойно. — Вспомните китайскую мудрость: «Учителя откроют тебе дверь, но войти в нее ты должен сам».

— Хорошо, — согласился Томаш. — Я знаю, вы уже открыли мне дверь. Теперь уже можно войти?

— Нет, — почти шепотом сказал Тензин, — теперь вам надо меня услышать. Лао-цзы говорил: «Твори, не прилагая сил».

— Да, учитель.

Бодхисаттва смежил веки, а через пару мгновений глаза его раскрылись.

— Все, что я сейчас рассказал, я изложил в Принстоне Эйнштейну, и восточные воззрения на Вселенную его заинтересовали. Интерес был обусловлен, главным образом, близостью наших представлений и новейших достижений физики и математики. Того, что я обнаружил по прибытии в Колумбийский университет благодаря своему преподавателю.

— Простите, я не понимаю, — вмешалась Ариана. — Близость восточного мышления и физики? Что вы имеете в виду?

Тензин рассмеялся.

— Барышня реагирует в точности, как реагировал Эйнштейн, когда я ему поведал о своем открытии.

— Извините, но подобная реакция естественна для ученого, — не смутилась иранка. — Смешивать науку с мистикой, это… по меньшей мере странно, вам не кажется?

— Нет, если обе говорят одно и то же, — возразил тибетец. — В Упанишадах сказано, что подобно человеческому телу есть космическое тело. Подобно человеческому разуму есть космический разум. Подобно микрокосмосу есть макрокосмос. Подобно атому есть Вселенная.

— Где это сказано?

— В Упанишадах, последней книге Вед — собрании священных текстов индуизма. — Тензин приподнял седую бровь. — Но вам не кажется, что подобное можно найти и на страницах научной литературы?

— Ну… пожалуй… в некотором роде.

Бодхисаттва глубоко вздохнул.

— Вы запомнили слова Лао-цзы о том, что Дао, которое может быть изречено, не есть истинное Дао, и что Имя, которое может быть названо, не есть истинное Имя? А слова Упанишад касательно последней реальности? Запомнили, что до нее не достает глаз, не доходит слово, не достигает разум, и мы не знаем ее, не понимаем, не можем преподавать? А «Цветочную проповедь»? Запомнили, что Будда молча поднял цветок, объясняя, что просветление в Дхармакайе невыразимо?

— Да…

— А теперь я вас спрашиваю: что такое принцип неопределенности? Он говорит нам, что мы не можем с точностью предсказать поведение микрочастицы, хотя и знаем, что поведение это уже определено. Я спрашиваю вас: а о чем говорят теоремы о неполноте? Они говорят нам, что математическая система не способна проверить выражение, если в нем содержится истинное, но недоказуемое утверждение. Я спрашиваю вас: а о чем говорит теория хаоса? Она говорит нам: реальное столь грандиозно и сложно, что предвидеть будущую эволюцию Вселенной невозможно, хотя мы знаем, что эволюция эта уже определена. Реальное скрывается за иллюзией майи. Принцип неопределенности, теоремы о неполноте и теория хаоса показывают, что в своей сущности реальное недостижимо. Мы можем пытаться приблизиться к нему, можем пытаться описать его, но никогда к нему не придем. В конце всегда будет тайна. Вселенная невыразима во всей полноте, настолько тонко, изобретательно и ухищренно она устроена. — Бодхисаттва развел руками. — А потому вернемся к основному вопросу. Что есть та непредсказуемая, согласно принципу неопределенности, материя, как не Брахман? Что есть та непроверяемая, согласно теоремам о неполноте, истина, как не Дхармакайя? И что есть то беспредельно сложное и непостижимое, согласно теории хаоса, как не Дао? Что есть в конечном счете Вселенная, как не гигантская невыразимая загадка?.. Имеется еще проблема дуальности. Восточное мышление устанавливает динамическую подвижность мироздания через динамику вещей. У индуистов Брахман означает «рост», «нарастание». Сансара буддистов — это «беспрестанное движение». У даосов Дао предполагает динамичное взаимодействие противоположностей в образе инь и ян. Все состоит из противоположностей, а противоположности составляют одно — две крайности соединяются невидимыми узами. Тогда вспомните теорию относительности: энергия и масса — это одно и то же в разных состояниях. Вспомните квантовую физику: материя одновременно является волной и частицей. И опять теорию относительности: пространство и время взаимосвязаны. Все есть инь и ян. Вселенная движима взаимодействием противоположностей. Крайности оказываются в итоге разными выражениями одного и того же единства. Инь и ян. Энергия и масса. Волны и частицы. Пространство и время. Вселенная едина и динамична. Я рассказывал вам о создании мира пляшущим Шивой, который привел в движение материю, заставил ее пульсировать созвучно своему танцу, придал жизни великую цикличность. Посмотрите на ритм электронов, вращающихся вокруг ядер, на ритм колебаний атомов, перемещения молекул, движения планет. На ритм, в котором пульсирует космос. Во всем есть ритм, во всем есть временная слаженность, во всем есть соразмерность. Порядок возникает из хаоса, как танец вырисовывается из отдельных движений танцора. Вы никогда не наблюдали ритм космоса?

69
{"b":"179771","o":1}