С места погребения я ушёл до того, как в яму опустили Вунхэй и Роющего Медведя, до конца всего этого… Помню, тогда я был вне себя, я совсем впал в отчаяние, едва ли не сошёл с ума; чувствую, если б не ушёл, то обязательно бы бросился в эту могилу вслед за ними. Вунхэй лежала, похожая на мёртвого воробушка, а Роющий Медведь… нет, смерть её легкой не была, как мне казалось раньше… но не хочу больше об этом говорить — они ведь мне были не чужие. Может, они и были индианки всего-навсего, но это были мои женщины, я их любил, а вот им от меня было совсем немного проку…

Я облазил весь лес, я облазил все кусты, я нашёл три мёртвых тела, но ни одно из них не принадлежало Солнечному Свету; я забрел под самые утёсы, и Шайены, засевшие в них, увидели меня и устремились вниз — так что пришлось мне спасаться бегством. Индейцев было более чем достаточно для того, чтобы отбить селение, тем более, что солдатам было не до них — они уничтожали лошадей, жгли добро, сгоняли пленных, ну и тому подобным были заняты, но Кастер знал, как навязывать индейцам оборону — и только оборону. Была зима — он сжег их вигвамы. Индейцу нельзя без лошади — вот он и уничтожил всех их пони. А ещё он захватил в плен пятьдесят человек женщин и детей, и индейцы теперь оказались не в силах что-либо предпринять, только беспомощно следили за солдатами.

Они теперь боялись, что потом он обрушится на селения вдоль Уошито ниже по течению, и он знал это, вот и решил выступить в этом направлении, и, имитируя угрозу другим стойбищам, поддержать в индейцах состояние тревоги и страха, тем самым заставив их воздержаться от решительных ответных мер. Это я узнал уже (потом. А в то время, скрываясь в чаще, услышал, как труба заиграла сбор. И думаю, не прошло и получаса после этого, как весь полк двинул маршем вдоль реки. Пленных захватили с собой — усадили их верхом на пони, которых по такому случаю пощадили во время уничтожения табуна. И, разумеется, на марше гремел оркестр.

Из укрытия я вылезать не стал ни чтобы проводить их взглядом, ни чтобы выяснить, что они делают. Впрочем, последнее несложно было определить на слух. Представьте зимнюю застывшую долину, где ружейный выстрел слыхать за пять миль. А теперь представьте себе, докуда доносился гул оркестра. Шайены в панике оставили утесы, чтобы присоединиться к своим семьям. У Кастера был свой особый почерк, что да — то да. И что бы он ни делал, всем этим он говорил Остальным: Я всегда побеждаю, а вы вечно терпите поражение.

Так вот, когда я на слух определил, что арьергард уже дошёл до излучины-подковы, то вернулся туда, где раньше было наше селение. Перед уходом солдаты снесли даже те типи, где содержались пленные, а потом подожгли их. Эти вигвамы всё ещё горели. На лугу лежали трупы восьми сотен лошадей, некоторые ещё дергали копытами. Благодаря морозу мертвечина своим душком ещё не привлекла стервятников, хоть я и заметил, что по долине, где-то в полумиле в сторону верховья, рыщут три койота, да в тополиных кронах таится ворон или два. Леденящий ветер, задувший со второй половины дня, поднимал с пепелища на берегу чёрные клочья и разносил их по долине.

Кастер перестрелял не только индейских лошадей, но и собак, не ушедших вслед за бежавшими от него индейцами, и их окоченевшие трупики то и дело попадались среди пустых гильз, стрел и мусора. На снегу и земле было много кровавых следов, в тени её алые капли замерзли, но на солнце кровь впиталась в снег и побурела.

Из нескольких сот душ, совсем недавно обитавших на этом месте, из них из всех только один я остался тут. Я примостился на неприветливом берегу Уошито. Быстрые воды этой реки и прежде знавали кровь; красные пятна в проточной воде никогда долго не застаивались, а смешивались с потоком и уносились вниз; и где-то там, за тысячу миль, кто-нибудь напьется воды и, сам того не зная, проглотит частичку ещё чьего-то сока жизни. Солнце садилось за дымчатые горы, золотя их края, словно это небо на западе украсили орденской лентой. Кастер, если можно так сказать, разметал свои личные цветы даже на горизонте.

Заметьте, я не сидел там, охваченный жалостью к самому себе или пылая яростью. Я просто сидел и пытался во всём разобраться. Казалось, жизнь только вот-вот стала налаживаться, и нате — всё полетело к чёртовой матери. Мне было уже двадцать шесть, однако, насколько припоминаю, здесь я тогда впервые в жизни виновным во всех моих несчастьях назвал конкретного человека.

Если бы не он, я спокойно перезимовал бы в этом стойбище на Уошито, а потом, когда весной полезла бы новая трава, мы бы наплевали на договор и двинулись бы на север, по пути охотясь на бизонов и Поуней, и, может, вновь бы устроили обложную охоту на антилоп, был бы только здоров Старая Шкура, да не разгони железная дорога дичь, и так бы кочевали до самого Паудера, где бы хорошо повоевали с Воронами, а в горах Бигхорн поохотились бы на медведей и нарезали бы кольев и жердей для типи. И все это время вместе со мною были бы эти четыре славные женщины, тотчас готовые исполнить мое малейшее желание…

И во всех этих своих утратах я обвинял генерала Кастера. И хотя я ещё не представил, где и как я это сделаю, но я определенно решил убить этого сукиного сына.

Что случилось с Солнечным Светом? Тела её я так и не нашёл. Наверное она спаслась, затаилась, пока кавалерия прочесывала вигвамы, потом незаметно выскользнула и сумела добраться до утёсов. Женщина она была решительная, хладнокровная, и не теряла головы в таких ситуациях.

Индеец и по духу, и по складу ума и характера так устроен, что легче меня переносит удары судьбы. А возьмите меня: я вот, с одной стороны, вроде как собрался убить Кастера, а с другой стороны, решил, что больше никогда уже не смогу жить среди Шайенов, хотя бы потому, что не хочу быть жертвой во время очередной резни.

Пока я, замышляя убийство, неподвижно сидел на берегу Уошито, сгустились сумерки. Повеяло жутким холодом, а на мне ничего, кроме фланелевой форменной рубашки да кавалерийского френча не было. Все одеяла и шкуры, всё солдаты растащили, а что не растащили, то сожгли. А куда им было деваться — свои рюкзак и шинели они оставили на месте сбора перед атакой, и те в свою очередь стали добычей Шайенов. Что касается отсутствия оружия — то мне было просто не до него надо было подумать, чем прикрыть своё бренное тело иначе холод доконает меня прежде, чем я доберусь до Кастера.

Поэтому я побрел на пепелище тех типи, где содержали пленных. К счастью покрытие одного типи до конца не сгорело; я притоптал его тлеющие края и за вернулся в уцелевший кусок. Это была бизонья шкура с которой соскоблили мех, так что если она и согревала то не сильно. Но мне угрожал не только холод — вышла луна и осветила поля, усеянные лошадиными трупами Там уже копошились койоты; но что койоты, если в лунном свете я разглядел большие сумрачные тени; то были волки — самые кровожадные и опасные создания в прериях. Рыча и громко чавкая, они клыками разрывали мерзлую конину и от этого зрелища, и от этих звуков меня пробирал лютый мороз — до самых кишок.

Что было делать? Ополоумев от такой горы мертвечины, волки наглеют и у них появляется искушение отведать живого горячего мяса. Спасение одно — костёр! Я принялся лихорадочно ползать по пепелищу в надежде отыскать хоть один тлеющий уголек. И тут со стороны реки послышался конский топот и храп. То возвращалась конница Кастера.

Его задумка удалась: он распугал индейцев в низовьях реки, заставил их сворачивать селения и спасать женщин и детей, вместо того чтобы напасть на него объединёнными силами. Осуществив задуманное, он спокойно повернул назад.

И волки, и койоты, и я — все бросились врассыпную. Уж не знаю куда подевалось зверьё, сам я драпанул в кусты, и скорее услышал, чем увидел, как молчаливые всадники проезжали по сожжённому селению. Потом, когда прошёл арьергард, я пристроился сзади шагах в трёхстах-четырёхстах и трусил за ними несколько часов аж до тех пор, пока они не стали биваком. Как я добежал, не знаю, но добежал, несмотря на стужу, безысходность и неприкаянность. И грело меня только то, что солдаты мерзнут так же, как и я. Но у них были товарищи по несчастью, в то время как мои не Вскоре они разложили большие костры: издалека казалось, будто в долине праздничная иллюминация. Ну, что ж, подумал я, перерезать Кастеру горло я ещё успею, первым делом надо отогреться. А то зуб на зуб не попадает и пальцы сводит; дрожь такая, что не до Кастера — до костра бы добраться. Ну, я и прошмыгнул сначала мимо часовых, потом протиснулся сквозь плотный круг солдат к огню.