Я выбрался оттуда задом и вернулся к песчаному бугорку, под которым лежал Тень. Через минуту и она появилась из кустов, шагая твёрдой, бодрой, деловой походкой, и головка ребёнка выглядывала из одеяла у неё на груди. Увидев меня, она потянулась к ножу, торчавшему у неё за поясом; думаю, она сумела бы как следует воспользоваться им, несмотря на новорожденного. Только я раньше направил на неё револьвер, что может вам показаться дикостью лишь в том случае, если вы до сих пор не поняли, какими жутко твердолобыми становятся Шайены, хоть мужчины, хоть женщины, когда приходится выслушивать слова белого человека.

— А теперь, — говорю я, — если ты не будешь меня слушать, я пристрелю и тебя, и твоё дитя. Тень-Что-Он-Заметил был убит воином Поуней. Ты слышала его выстрел, а потом слышала, как он уезжал отсюда. Если ты — родственница Тени, то, может быть, ты слышала про Маленького Большого Человека — это меня так звали, когда я жил с общиной Старой Шкуры Типи. Я был другом Шайенов о тех пор, пока они не украли мою жену и сына. Это из-за них сейчас я оказался здесь. Я хочу забрать тебя с собой и обменять на них.

Она, значит, изучает меня этими своими тёмными глазами и говорит:

— Ладно.

— Мне не нравится так делать, — говорю я, — с твоим новорождённым и вообще, только у меня нет выбора.

— Ладно, — отвечает она снова, усаживается, распахивает платье под мышкой и даёт ребёнку грудь.

— Послушай-ка, — говорю я, — лучше бы нам выйти на открытое место. А то какой-нибудь Поуни наскочит тут на нас внезапно и убьёт тебя раньше, чем я успею объяснить, что к чему.

— Он должен сперва поесть, — спокойно говорит она мне и сидит как вкопанная.

Короче, пришлось мне сторожить на краю обрыва во время всего последующего разговора. Я не знал эту женщину — скорее, девочку; в те времена, когда я жил среди них, она была слишком маленькая, чтоб я её заметил, — если она вообще была там. Я думал, что она — жена Тени, судя по тому, что он её охранял, но выяснилось, что она из тех маленьких дочерей, про которых я упоминал уже, — ну, что он учил их, тогда, давным-давно, чтоб не хихикали, когда он рассказывает смешные истории.

— Твой муж убит?

— Белые люди его убили, — сказала она спокойно, не проявляя чувств. Тут я разглядел, что это привлекательная индианка с округлым, как ягода, лицом и большими глазами, разрезанными немного на китайский манер; под глазами, на слёзных мешочках, блестела кожа; красивый хоть и невысокий лоб под киноварной линией, отделяющей волосы. В блестящие косы вплетены полоски меха выдры, на шее — яркие бусы, а в мочках ушей — латунные кольца.

Я для начала спросил «где», а не «кто», потому что, может быть, она не сказала бы мне его имя, но вдруг услышал топот копыт — по равнине наверху приближались всадники, не меньше трёх; лошади были некованые, значит, это индейцы, но Поуни или Шайены, сказать не мог; однако при нынешних обстоятельствах я не хотел встретиться ни с теми, ни с другими. На языке Поуней я не говорил, а пока им на пальцах растолкуешь, они запросто подстрелят эту женщину. Ну, а насчёт Шайенов — тут понятно без объяснений.

Я об этом так подробно говорю, что у вас могло бы вызвать разные вопросы то, как я поступил; а я сгреб за руку эту девчонку и бегом загнал её обратно в кусты вместе с ребёнком, так и не выпустившим соска; а сам я присел там рядом с ней, все ещё придерживая её за руку, хоть она и не оказывала сопротивления.

Появились Поуни — а что это Поуни, я определил по разговору, и, по-видимому, обследовали сверху дно русла, но вниз не спустились. Затем они уехали после того, как, судя по звукам, один из них опорожнил мочевой пузырь на берег прямо с седла.

Но мы с ней сидели в укрытии ещё какое-то время, и тут я почувствовал, что она, сидя на корточках, налегает своим твёрдым телом на меня сзади — она искала поддержку; я обнял её, рука моя нечаянно скользнула в боковой разрез её платья, приспособленного для кормления ребёнка, и её свободная левая грудь, отяжелевшая от молока, легла мне в ладонь. Я мягко пожал её, не знаю уж зачем, ведь в этих обстоятельствах мне было не до любовных устремлений. Но я, и она, и этот маленький парнишка, который заснул, так и не оторвав махонького своего ротика от торчащего соска, — мы сейчас были вроде как семья. Я защищал их как положено отцу… как мне не удалось защитить Олгу и маленького Гэса…

Она откинула голову назад и прижалась тёплой щекой к моему лбу. Я почувствовал запах материнского молока, этот сладко-кислый аромат, а потом все старые, знакомые с давних времён шайенские запахи: огня, земли, жира, крови, пота и полной дикости.

Она сказала:

— Теперь я верю тебе. Ты — Маленький Большой Человек, и я буду теперь твоей женой, чтобы заменить ту, которую ты потерял, а это — твой сын.

Она положила его мне на руки, он тут же проснулся и, могу поклясться, этот кроха улыбнулся мне своими чёрными глазенками-бусинками! Здорово странно я себя почувствовал…

Она сказала:

— Думаю, нам пора идти. Они, наверное, соберутся на Весенней Речке.

— Кто?

— Наши, — ответила она, как если бы это было ясно без слов. — Сегодня великое волшебство было на стороне Поуней, но в следующий раз мы их побьём и отрежем им члены, и их женщины будут спать одни и рыдать всю ночь.

Я все ещё держал младенца.

— У тебя красивый сын, — сказала она, с восхищением глядя на нас обоих, а потом забрала его. — Есть у тебя какая-нибудь ноша, чтоб мне нести?

Я до сих пор был малость ошеломленный и ничего не ответил, так что она сунула дитя за пазуху, затянула пояс так, чтобы захватить его ножки, а потом влезла на берег, туда, где лежала моя убитая лошадь, сняла с неё одеяло, седельную подушку и куртку, которую я снял и привязал позади седла. Потом сползла обратно вниз. Похоже, она была разочарована тем, что ей придётся нести так мало.

— Ночью волки сожрут тело моего отца, — сказала она. — Нам следовало бы возложить его на погребальный помост, но здесь нет леса, а нести его туда, где есть деревья, слишком далеко.

И отступила назад, чтобы я мог занять место впереди и вести её, как подобает мужчине. Подозреваю, что только теперь я начал понимать её намерения.

— Но мы не можем вернуться в племя, — сказал я.

— Ты думаешь, белые люди разрешат тебе взять жену из Настоящих Людей? — спросила она. Тут она попала в точку, хоть малость и преувеличила. Такой поступок — не преступление, но Франку Норту, конечно, показалось бы здорово странным, если бы я вернулся из боя с семьей, которую я вдруг забрал у врага. Я, конечно, мог представить эту женщину и ребёнка как своих законных пленников, только тогда они бы подверглись поношениям и обидам со стороны Поуней, а после их забрали бы военные, отправили бы в какой-нибудь форт и держали бы там для обмена на белых, захваченных Шайенами. Это было как раз то, о чём я и сам думал раньше, надеясь, что смогу проследить за переговорами и выторговать Олгу и Гэса. Но сейчас, в этот поистине диковинный час, я обрёл чувство реальности. До меня ведь никогда и словечка не дошло, что моя белая семья все ещё живая, а я проверил все форты вдоль Арканзаса. И форты на реке Платт — когда работал на железной дороге.

Истина была в том, что я уже считал их мёртвыми, хоть и не признавался себе в этом.

— В таком настроении как сейчас, — сказал я, — Шайены меня застрелят сразу, как увидят.

Моя женщина ответила:

— Я буду с тобой.

Вот так я снова соединился с Настоящими Людьми. Я ни о чём не жалел, оставив в прошлом только мою лошадь — у кузнеца в Джульсберге — да мою долю в нашем маленьком транспортном деле. А что до моей сёстры Кэролайн, то должен сказать, что перед самым моим отъездом в Джульсберг она мне сообщила, что Фрэнк Затейник, хозяин борделя и импровизированного салуна, просил её руки и что она склонна ответить согласием.

Не буду подробно описывать наш путь по сухому руслу до следующей долины и дальше по ней за холмом, скрывавшим нас от Поуней, которых мы больше не видели. И как мы дальше шли миля за милей то в гору, то вниз, пока нас не застигла ночь, и эта женщина устроила какое-то укрытие в кустах, накрыв его сверху одеялами, как крышей, и мы там спали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, — ночью в прерии, где все время дует ветер, обычно холодно.