— Чего? — спросила она ласково.— Ответь, мой маленький герой.

Я не мог ей ответить. Не мог я ей сказать, что я боюсь за Константина… Боюсь, что сегодня он так и не сможет доказать Людмиле, что он не раб… Я облокотился на чугунные перила напротив дома Пушкина. Она встала рядом.

— Ты опять боишься того легионера? Да?

— Его уже нет, — отмахнулся я. — С ним кончено.

— Как кончено? — забеспокоилась она.

— Он убит. Выстрел в голову, — успокоил я ее.

Но она не успокоилась. Смотрела на меня широко раскрытыми перламутровыми глазами:

— А Константэн? — спросила она тревожно.

— С ним все в порядке. Его ночью чуть не убили. С ним все в порядке.

— А с тобой?! — тихо вскрикнула она.

Я ей улыбнулся успокаивающе.

— В меня три раза стреляли! Все! Лимит исчерпан!

— О-ля-ля, — пропела она. — Как вы здесь живете?!

— Нормально, — ответил я. — В России идет скрытая, тихая революция. Пушкин ее предсказал в своих «Философических таблицах». Все идет нормально, Натали.

— Кошмар-р-р, — сказала она.

И тут я увидел наш катер! Он стоял у моего спуска. На том же месте, как в тот самый далекий день, когда все началось. На кормовой банке, прикрыв лицо мелкой фуражкой, загорал Котяра. Я схватил Натали за руку и потащил ее к спуску. Она упиралась, и я ей объяснил:

— Я нашел! Нашел!

— Что! — не понимала она.

— Я нашел, где нам провести два часа!

Над самым катером я крикнул сверху:

— Капитан, свободен?

Котяра снял с глаз фуражку и хотел ответить что-то нехорошее, но, увидев Натали, сел голый по пояс и прижал к груди тельняшку.

— Пардон, мадам.

Натали засмеялась. Котяра повернулся к ней спиной и натянул тельник.

— Покатай нас, Леня, — попросил я. — Я заплачу.

Котяра повернулся и презрительно на меня посмотрел.

— Обижаешь, Славик.

— Натали сегодня улетает. У нас всего два часа.

Котяра посмотрел наверх, в сторону моего окна.

— Не могу, Славик. Костю жду.

Я догадался, что Константин приехал сюда на катере, чтобы не впутывать свою охрану. Леня ждал его. Значит, как раз в этот момент он был там…

— Подожди,— попросил я Натали. — Мне надо узнать кое-что.

Она внимательно смотрела на меня. Внимательно и тревожно. Пока мы шептались с Котярой на катере, она стояла у ограды.

Вот что я выяснил. Высадив меня у Аничкова моста, Константин направился на катере на набережную Робеспьера, напротив «Крестов». Они причалили на углу Потемкинской. Котяра остался ждать, а Константин, в махровой простыне, босиком, пошел домой к Таврическому саду. Хорошо, что было еще очень рано и дом его отсюда был совсем недалеко. Вернулся он быстро. Веселый, выбритый, переодетый во всё белое. Как на праздник. Они сразу приехали сюда, на Мойку. Константин попрощался с Котярой и ушел…

— Куда он пошел? В парадную? — спросил я.

— Под арку,— ответил Котяра. — Я думал, он к тебе…

Я понял, что Константин решил попасть туда через мой чулан… На моем окне колыхалась от ветра кремовая занавеска.

— Когда он ушел?

— В семь пятнадцать, — четко ответил Котяра.

— А сколько сейчас?

Котяра посмотрел на часы.

— Четверть двенадцатого… А что?

— Он просил тебя ждать?

— Нет. А что?

— Чего же ты ждешь?

Котяра оскалился:

— Славик, он обещал мне новый мандат выдать. От своего фонда. Он меня на работу к себе берет, Славик. Я жду своего хозяина! Ёк макарёк!

Четырех часов было вполне достаточно, чтобы доказать, что ты не раб. Даже более чем достаточно… Константин не мог после всего выйти на Мойку. Слишком много народу было на набережной в самый разгар пушкинского юбилея. На том берегу, у желтого особняка Волконской, толпились люди с цветами. Разве мог сюда выйти Константин? Он вышел через флигель на Миллионную. Этот путь я сам ему показал. Он так и поступил — в этом я был уверен!

Натали внимательно и тревожно смотрела на нас сверху, и я махнул ей рукой.

— Все в порядке. Спускайся.

— А Костя? — сурово спросил Котяра.

С чистой совестью я ответил ему:

— Он уже ушел, Леня. Не дождался нас с Натали и ушел.

Котяра недоверчиво смотрел то на меня, то на окно, пока я встречал на спуске Натали. Натали села с ним рядом и сказала:

— Я сегодня улетаю. Да? Я хочу попрощаться с Петербургом.

— Прилетишь, — буркнул Котяра. — Куда ты денешься?

Натали засмеялась.

— Я денусь в Париж.

— А Славик-то здесь останется, — резонно заметил Котяра. — Я первый заметил, что ты в Славика втюхалась. Даже он еще не понял, а я уже знал. Скажи, Славик.

Натали покраснела. Котяра довольный заржал:

— О! Что я говорю! — он обнял ее за плечо. — Слушай, бросай ты свой Париж. Оставайся. Будете со Славиком у меня на катере работать. Экскурсоводами! А? Капусты нашинкуем — десять бочек! Оставайся, Натали!

Натали ему серьезно ответила:

— У вас в Р-р-россии очень стр-рашно. Да?

— Зато весело! — засмеялся Котяра. — А ты, я понял, с юмором.

Натали улыбнулась.

— Хор-рошо. Я сделаю в Париже свои дела. И прилечу. Да?

— Вот это разговор! — обрадовался Котяра. — Только не задерживайся. Сейчас самый сезон! Самое время рубить зеленую капусту!

И они оба весело засмеялись.

Я в это время отвязал катер от чугунного кольца и отпихнул его от набережной. Из-под моста навстречу нам выходил чей-то катер, и Котяра бросился к штурвалу.

— Ёк макарёк, Славик! Кто тебя просил без команды!

«По-по-по-по-по-по», — запела выхлопная труба. Мне показалось, что я слышу мелодию «Прощания славянки»…

Натали, грустно улыбаясь, молча прощалась с домом Пушкина. Мы расходились со встречным катером левыми бортами. Катер был милицейский. Отрешенный мент стоял на корме с багром в руках. Что-то тащил на багре за катером.

— Акулу поймал? — спросил его Котяра.

— Бомжа, — мент сплюнул в воду.

Багром был подцеплен утопленник. В бурунах пены качалось распухшее тело в белой майке. Я разглядел его синее лицо и красную надпись на майке Coca Cola. Я вспомнил вчерашние «водные лыжи» и отвернулся. А Натали, наоборот, повернулась на их разговор. Она долго смотрела вслед ментовскому катеру и что-то шептала про себя. «Кошмар-р, — понял я, — Кошмар-р».

Котяра причалил катер в Михайловском саду, у красивого спуска к желтой ротонде, знакомой с детства.

— За мной, — велел Котяра и спустился в каюту.

Мы с Натали переглянулись и пошли за ним.

В каюте, у трапа, Котяра открыл низкую дверцу.

— Все, как в лучших домах Парижа!

Мы заглянули внутрь. Под лестницей была каморка на ширину катера и метра полтора глубиной. Почти всю каморку занимал топчан, застеленный грязным пледом. Над топчаном кнопками приклеены были фотографии голых грудастых девиц в самых замысловатых позах. Девицы улыбались влажными открытыми ртами.

— Мулен Руж! — гордо сказал Котяра.

Натали покраснела.

— Прощайтесь, ребята! Не буду вам мешать, — Котяра подмигнул мне, — я же тебе обещал, Славик. Слушайся дядю, и все будет хорошо!

Он поднялся по трапу и плотно закрыл за собой дверь. А Натали села на голубой диванчик и положила торбочку на колени.

— Слава, — сказала она. — Это должно быть очень кр-р-р-расиво. Да? Или никак… Ты меня понимаешь, Слава?

Я молча толкнул ногой дверь в каморку, она, щелкнув, закрылась. Я сел напротив нее на диванчик.

— Извини меня, Слава, — сказала Натали. — Я так не могу… Да?

— Ничего, — сказал я. — Бывает.

— Разве тебе со мной плохо, Слава? — спросила Натали.

— Хорошо, — сказал я. — А тебе?

— Мне очень гр-р-р-рустно, — сказала Натали.— Мне хочется плакать. Да?

— Поплачь, — сказал я. — Помогает.

Из ее широко раскрытых глаз выкатилась слезинка и остановилась в глазнице.

— Я вернусь, Слава, — сказала она. — Ты веришь? Да?

— А ты? — улыбнулся я. — Ты сама-то веришь?

Она подумала и упрямо кивнула.

— Верю. Да? Я заработаю деньги на билет. И вернусь. Да?