«По-по-по-по-по», — пыхтела выхлопная труба.

Я задумался, глядя на девушку, она бросила на меня быстрый недоуменный взгляд и снова отвернулась к красавцу. А мне смешно стало: «Во повезло! В одну ночь и французский коньяк, и французская девчонка! После всех страданий. Есть на свете Бог все-таки!»

Месье Леон тронул меня за руку:

— Вы меня не расслышали?

А мне уже нужно было, чтобы меня расслышала она. Только она. И я громко озадачил профессора:

— А разве у литературы есть история?

Ученики сразу насторожились. Это мне и было нужно. И я закончил свою интересную мысль:

— Только плохая литература имеет историю, потому что умирает вместе со своим временем. Настоящая литература вечна!…

— Например? — резко перебил меня профессор.

— Пожалуйста, — щедро поделился с ним я. — «Сказание о Гильгамеше», «Одиссея», «Слово о полку Игореве». Эта литература выше истории.

«По-по-по-по-по», — победно пела выхлопная труба. Месье Леон смотрел на меня своими красивыми восточными глазами, и вселенская грусть отразилась на его смуглом лице.

— Как вас зовут?

— Слава, — улыбнулся я девушке, и она опустила глаза.

— Вы идеалист, Слава,— поставил мне диагноз профессор.— Вы, как все славяне, верите в вечную жизнь.

Я еще ни слова не сказал о вечной жизни, я хотел возразить ему, но девушка попросила меня глазами не делать этого, и я промолчал.

Месье Леон сцепил на колене в замок тонкие пальцы:

— К сожалению, все гораздо проще… Одиссея, Гильгамеш, князь Игорь для нас всего лишь призраки. Завораживающие, прекрасные призраки… Мы не можем понять и сотой доли их смысла… великого смысла… Не зная досконально ни времени их создания, ни судьбы их авторов, нам никогда не понять великой загадки этих великих произведений…

Я опять хотел возразить, но девушка вдруг резко что-то сказала соседу по-французски, и тот удивился приятным баритоном.

— Вот видите! — засмеялся месье Леон. — Натали назвала вас дилетантом.

Я посмотрел на девушку-мальчика укоризненно. Они тряхнула мальчишеской головкой и заговорила по-русски:

— Я не так сказала, Слава. Я действительно назвала ваш взгляд… как это… немножко примитивным. Да?…

Месье Леон вставил быстро:

— Я вам помягче перевел, Слава.

— Но я еще добавила, учитель, — она упрямо решила договорить до конца. — Я сказала, что великую загадку этих призраков… Вы ведь их так назвали, учитель?… Их великую загадку могут открыть только сами призраки. Да?

— Ого! — сказал я.

Девочка-мальчик покраснела и опустила глаза. Месье Леон резко возразил ей по-французски. Красавец примирительно встрял нежным баритоном.

Но тут вмешался Котяра:

— Куда гребем? Ёк макарёк!

Французы удивленно уставились на него. Котяра объяснил:

— У вас час всего. А вы все: «ля-ля-ля, ля-ля-ля». Мы еще никуда не уехали. Решайте. У нас с напарником куча дел.

— Да-да-да, — заволновался месье Леон. — Ближе к делу, — он взял меня под руку. — Слава, я хочу показать своим молодым друзьям литературный Петербург. Они о нем знают все. Но только теоретически. Мы только что с самолета. Они первый раз в Петербурге… Слава, покажите нам душу вашего города, — профессор хитро посмотрел на меня. — Душу, взрастившую столько гениев, Константин вам за это хорошо заплатит…

Месье Леон улыбался улыбкой сфинкса.

Он предлагал мне невыполнимую задачу. Девушка— мальчик исподлобья пожалела меня. Белокурый красавец, обняв ее за плечи, глядел с презрительным инте— ресом. Котяра из-за штурвальчика бросал на меня тревожные взгляды.

Но волшебный напиток стучал в моих висках, и я улыбнулся профессору:

— Душу вам показать?… А зачем вам она? Уж не собираетесь ли вы ее купить?

Белокурый и девушка переглянулись. Профессор сказал раздраженно:

— Если вам моя задача кажется непосильной, мы можем прекратить экскурсию, — он встал, махнул рукой ученикам. — Мы выходим.

Котяра золотозубо оскалился:

— Куда? Здесь не автобус, ёк макарёк! — и вывел катер на самую середину Мойки.

Французы заговорили тревожно. Все разом. С тоской поглядывая на пустынные берега. Белокурый откинул роскошную гриву и решительно встал.

— Надеюсь, вы поняли, что вам сказал учитель?!

И я встал напротив него.

— Я все понял. Задача понятна и проста — показать вам душу города. Разве не так, месье Леон?

Мы с белокурым одновременно поглядели на профессора. Лицо крупного ученого было вместилищем вселенской грусти. Девушка-мальчик что-то робко сказала ему по-французски. Он снисходительно улыбнулся ей и сильно хлопнул меня по плечу:

— Натали просит нас не ссориться.

— А мы разве ссорились? — удивился я.

Он снисходительно улыбнулся мне:

— Будем считать, что вы неудачно пошутили. Вы выпили, Слава. А это нехорошо на работе.

— О, миль пардон,— галантно извинился я и соврал: — Я выпил самую малость… Между прочим, французского коньяка. Я думал, это нам поможет в общении…

Профессор рассмеялся и погрозил мне пальцем:

— Вы большой хитрец, Слава. Не надо с нами ссориться. — Он представил белокурого: — Мой ученик, обладатель черного пояса по карате.

Белокурый кивнул мне, тряхнув гривой. Я спросил:

— Так что сейчас будет? Схватка по карате или экскурсия?

— Профессор улыбнулся:

— Я надеюсь, вы обойдетесь без банальностей. Учтите, Слава, мои ученики прекрасно знают русскую историю.

Французы, довольные, расселись на корме. Девушка-мальчик посередине, мужчины по бокам. Девушка— мальчик достала из своей заплечной торбочки карту и разложила ее на коленях.

— Мы готовы, Слава.

Я встал у штурвала рядом с Котярой:

— Леня, прокати нас до Петропавловки. Как ты меня катал. Полный вперед!

Сердитый Котяра с места рванул катер, и мы понеслись по Мойке, разгоняя перед собой пенные усы. Французы замерли. Наш белый катер летел, как торпедоносец в последнюю атаку. Падали на нас дома, в узком просвете неба прыгала в облаках зеленая луна. Сдавливали по сторонам угрюмые гранитные стены. Французы дружно вздрогнули, когда мы влетели в черную пещеру Певческого моста. На минуту нас обступил гулкий тревожный мрак. Рев двигателя резал уши.

«О-ля-ля», — облегченно пропели французы, когда мы вынырнули из темноты у Зимней канавки. Котяра сбавил газ, круто развернул катер влево и на полных оборотах бросил его в канавку. «О-о-о!» — задохнулись французы от открывшейся вдруг панорамы. Впереди за двумя горбатыми мостиками и повисшем в воздухе стеклянным переходом из одного здания Эрмитажа в другое открылся Невский простор со сверкающим шпилем Петропавловки на розовом фоне нового утра.

Катер влетел в Неву, как застоявшийся в загоне скакун, недовольно урча, запрыгал на утренней зыби, круто лег на правый борт, развернулся на середине реки и замер напротив ворот Петропавловки. Я от души пожал руку Котяре. Французы молчали, приоткрыв рты. Я им не мешал. Я сам впервые видел город с реки. Разведенные мосты. Здание Биржи, как праздничный торт с двумя красноватыми свечами Ростральных колонн. Темную приземистую горизонталь бастионов Петропавловской крепости, перечеркнутую светлой вертикалью соборного шпиля, отразившегося в Невской воде. Неужели так искусен и гениален был за— мысел?… Воздвигнуть на берегу Невы рукотворный крест… Черная горизонталь бастионов и перпендикуляр золотого узкого шпиля с крылатым ангелом на верху. Отраженный в воде перпендикуляр и создавал цельный черно-золотой крест. Архитектор добился немыслимого — он построил крест, используя реку как зеркало. Доказав свою истину: то, что вверху, — то и внизу.

Французы заговорили между собой почему-то вполголоса. Котяра посмотрел на золотые часы и спросил меня на ухо:

— Еще сорок минут… Продержишься, Слава?

Месье Леон среагировал тут же:

— Начинайте, Слава. Мы ждем.

Французы, как по команде, уставились на меня. Я прислонился спиной к рубке, не в силах отвести взгляда от сверкающего в первых лучах восходящего солнца крылатого ангела. Ангел, вытянув к небу руки, трепетал золотыми крыльями, стараясь оторваться от креста. Над ним таял в розовом небе след первого утреннего самолета… Ангел хотел улететь за ним и не мог… И я наконец понял все.