— Нет, ну ты, Вера, глянь, какие красавцы-то! Как форма-то мужика меняет. — Зинаида Меркушина поправила прическу — с трудом собранный в толстый хвостик на затылке рыжий холм волос. — А какой Атаман геройский! Эх, была бы помоложе! Лет этак на двадцать.

Вместо ответа Вера Петровна, вчера уже давшая согласие Атаману, который вместе с Василием Ивановичем-Чапаем приехал к вдове домой с тортиком, заняться возрождением прудов, вдруг прижала к глазам рукав и зарыдала.

— Что ты? — испугалась Зина. — Что случилось-то?

— Да ничего не случилось, — Вера Петровна, сама удивившаяся своей реакции на слова подруги, вытерла ладонями выступившие слезы, секунд десять сдерживалась и тут же снова разрыдалась, уже всерьез. — Мой-то совсем чуть-чуть не дожил, — в перерывах между всхлипами выдавила она. — А какой казак был! Не хуже этих.

— Ну, ты, это, — растерялась подруга, — что ты так-то? — она выпрямилась и махнула рукой. — А вообще, поплачь. Что не поплакать, когда плачется? — и тоже смахнула с ресниц капли влаги.

— Равняйсь! — командирский голос Атамана, далеко разлетевшийся по гулкой к вечеру улице, заставил затихнуть всех зрителей, а казаков быстро подровнять строй. — Смирно! Равнение на знамя!

Дождавшись, когда товарищи повернут головы, равняясь на высоченного Смагина, первого в шеренге, а затем переведут глаза на место поднятия флага, он четко по-строевому развернулся и дал команду молодым казачатам — школьникам, дежурившим у металлического столба, на котором когда-то висело красное полотнище с серпом и молотом, а ныне иногда поднимался государственный триколор:

— Флаг казачьей сотни станицы Курской поднять!

Синее шелковое полотнище с изображением Спаса нерукотворного, струясь на слабом ветерке, медленно двинулось по флагштоку. Мальчишки-пятиклассники в детской казачьей форме с пылающими ушами под кубанками подняли флаг и повернулись к строю.

— Вольно! — Атаман улыбнулся и глазами поискал в толпе майора. — Слово предоставляется начальнику районной милиции Семену Семеновичу Жигулеву.

Тот шагнул к строю, разворачивая на ходу кожаную папку. Остановился напротив довольно прищурившихся казаков.

— Уважаемые коллеги! Друзья! — Он обернулся к группе женщин. — Да, да я не оговорился. Именно коллеги и именно друзья. Я с полным правом так называю казаков станицы, потому что мы делаем одно дело: искореняем все негативные моменты в нашей жизни, которые, к сожалению, еще имеют место быть. Вот только что мне стало известно: буквально пару часов назад казаки, рискуя жизнями, вместе с бойцами из наркоконтроля спасли, думаю, не один десяток молодых жизней станицы. Они целую банду наркоторговцев обезвредили! Вооруженную! Изъята крупная партия этой отравы, которая будет уничтожена и уже не попадет на улицы станицы. И автомат Калашникова китайского производства. Но грамота, которую я сейчас держу в руках и, конечно, вручу по назначению, подписанную начальником областного УВД, посвящена не этим событиям. За это награды, уверен, еще будут, и серьезные. Эта грамота вручается казакам Курской за тот порядок, который они навели на родных улицах. За то, что прижали хвост ворью, хулиганам, насильникам. И, самое главное, раскрыли нашумевшее по всей области преступление — гибель девочки-десятиклассницы. — Майор вытянул из кармана платок и, пока вытирал вспотевший лоб, не заметил, как изменились лица станичников. Только что спокойные и радостные, они стали вдруг серьезными и хмурыми. Почти все в этот момент вспомнили ту девочку — отличницу и красавицу, утопившуюся в Лабе из-за выродков из соседней станицы. Майор затолкал платок в карман и шагнул навстречу Атаману. — В общем, вручаю, Атаман, тебе и всем казакам эту грамоту. Дай Бог, не последнюю.

Жук с улыбкой пожал крепкую ладонь районного начальника и хотел уже отвернуться.

— Скажешь что-нибудь, Никита Егорович? — милицейский начальник не отпустил руку Атамана.

— Скажу, отчего не сказать.

Он мягко высвободил ладонь и повернулся к казакам. Милицейский начальник еле заметно поморщился, разминая за спиной, ему показалось, слипшиеся пальцы. Жук, собираясь с мыслями, постучал по сапогу свернутой нагайкой. Набрал полную грудь воздуха.

— Казаки, — Жук внезапно покраснел от волнения, — казаки, — повторил он, — эта грамота не тем ценна, что подписана главой милиции, а тем, что нас, казаков, признали силой. Настоящей реальной силой, с которой теперь будут считаться и ворье, и наркоторговцы, и любые бандиты. Да и власть тоже. Прошло всего два месяца, как мы перестали протирать штаны на заседаниях и начали заниматься делом. И вот результат! — Он обвел торжествующим взглядом серьезные лица товарищей. — И еще хочу добавить: это только начало. Продыха этой нечисти мы не дадим. Продолжение будет, и будет не хуже, а намного лучше. Эффективнее и полезнее. У нас уже есть опыт борьбы. У нас появилась уверенность в своих силах. Казаки — это сила! Теперь все это знают. И самое главное — мы и сами теперь в этом уверены. Не скрою — поначалу были сомнения. Теперь их нет.

А наркотики мы выметем поганой метлой из станицы, вместе с теми, кто их распространяет. И пусть не думают, что уйдут от наказания. От юридического, может, и уйдут — тут мы ничего сделать не сможем. А вот от нашего, от казачьего, — он поднял руку и потряс нагайкой, — точно не уйдут. И мало, обещаем, никому не покажется. Любо, вам мои слова, казаки?

Атаману показалась — вся площадь одним духом гаркнула: «Любо!» А Гаркуша сделал то, что хотел с самого начала церемонии — огласил окрестности разбойничьим свистом. Отец Георгий поднял щепоть и трижды перекрестил воинство.

— Казаки, разойдись! — Атаман запихнул нагайку за ремень и шагнул вперед в толпу разом зашумевших казаков.

— Ну, ты, Егорыч, даешь! Умеешь речи говорить, — Виктор Викторович приблизился одним из первых. — У меня чуть слеза не навернулась.

— Как будто всю жизнь Атаманом был. — Василий Иванович прикурил от поднесенной спички.

— Это генетическая память сработала, — казаков оттеснил Виктор Иванович Осанов, — его же прадед тоже Атаманом был. Полевым. А это еще почетнее, чем наказной Атаман. Потому что не в станице сидел, а первым в бой сотню вел.

— Ты, Иваныч, как всегда больше меня о моих предках знаешь. Когда расскажешь-то? Да так, чтоб с подробностями.

— Когда время найдешь, тогда и расскажу. Я тут на досуге пару историй из тетрадей вспомнил. И везде твой прадед упоминается.

— А мой не упоминается? — Василий Смагин перегнулся через плечо Атамана.

— А мой? — Алеша Иванов подошел незаметно. Он был еще бледен. На перевязи висела загипсованная рука.

— Алеха!

— Иванов!

— Тебя когда выпустили?

Он взглянул на часы на здоровой левой руке.

— Пару часов как.

— Ну, ты, молоток!

— Жаль на награждение опоздал.

— Ничего, ты еще на своих награждениях постоишь. И не просто постоишь, — Виктор Викторович ободряюще положил руку на здоровое плечо Иванова.

— Прими поздравления, Никита Егорович, — фальцетом прозвучал знакомый голос.

Жук сдержал желание ответить чем-то ехидным и без улыбки обернулся.

— Спасибо на добром слове.

Выставив вперед ладонь лодочкой и светясь дежурной улыбкой, к Атаману приближался глава администрации Парамонов. Сергей Сергеевич Парамонов был невысок, слегка в теле. Зачесанный назад черный с отливом чуб, пухлые комсомольские щечки, искрящиеся румянцем, и внимательный, словно постоянно оценивающий взгляд завершал его портрет.

— Что ж ты мне слово не дал? — он слегка прижал протянутую руку, — Я бы тоже поздравил. Официально, так сказать.

— А ты поздравь не официально, — Атаман чуть ли не выдернул ладонь из вялого и потного рукопожатия главы администрации.

Тот не заметил или сделал вид.

— Поздравляю от лица администрации и от себя лично, — Парамонов весь светился удовлетворением, — хотя, конечно, официально было бы более эффектно.

— По мне, главное, чтобы эффективно.

Оглянувшись на рассредоточившихся казаков, Парамонов ухватил Атамана под руку: