— Ну, ты, Иваныч, целую теорию развел… — Самогон не успел договорить. Во дворе раздалась короткая команда: «Урус, место» (Самогон возмущенно цыкнул: «Как собаку назвал, скотина»), и в сторону калитки зашаркали чьи-то ноги. Громко стукнул отодвигаемый засов и перед казаками предстал Чехерды — адыг лет пятидесяти, но выглядевший моложе, высокий, поджарый, с небольшой аккуратно подстриженной бородой и острым неприязненным взглядом, который он, впрочем, не совсем удачно попытался замаскировать широкой улыбкой.

— Калашников, Викторович, вот не знал, что ты заедешь, плов бы приготовил. Вот неожиданно. — Он чисто говорил по-русски, если не видеть его смуглое восточное лицо, ни дать ни взять — мужик из российской глубинки. — Заходи, заходи, — он посторонился и когда гости по одному прошли на широкий двор, быстро выглянул на улицу и закрыл за ними калитку.

— День добрый, уважаемый, — Виктор Викторович, от которого не укрылось, как Чехерды выглянул на улицу, остановился у высокого крыльца. — Мы к тебе по делу.

— Понятно, что по делу. Куда пройдем? В дом или здесь под навесом присядем? — Он показал рукой на огромный, метров, наверное, десять на пять навес, под которым разместился длинный, со столешницей из дуба стол с лавочками по бокам.

— Давай здесь присядем, на улице сейчас хорошо, не жарко.

— Хорошо, как скажешь, — он пропустил гостей вперед и, вытянув шею, крикнул в открытое окно, — Фатима, принеси чаю.

Не торопясь, расселись. Причем получилось так, что Чехерды сидел по одну сторону стола, а казаки — по другую.

— Чайку попьем, потом говорить будем? — адыг глядел из-под лобья, при этом старательно улыбаясь.

— Думаю, не будем тянуть кота за хвост, — Калашников устроился поудобней, — Тут такое дело, — он переглянулся с казаками, — в общем, сегодня тебе привезли один велосипед. Этот очень важный для нас велосипед украли у нашего Атамана. Прямо со двора увели. Кто это сделал, мы еще найдем, но сейчас речь не о том. Велосипед у тебя, и это мы знаем. Был бы простой велик, мы бы к тебе не пришли, но он не простой, а Атамана Жука. Знаешь же его?

— Кто вашего Атамана не знает? — неопределенно отозвался Чехерды. Он слушал внимательно, но лицо оставалось непроницаемым.

— Так вот, — продолжил Виктор Викторович, — я думаю, ты человек умный, у тебя легальный бизнес — место на рынке, по-моему, и в районе у тебя точка есть. (Чехерды усмехнулся: «Все знают»). И, конечно, как человек умный, ты не хочешь сложностей с курскими казаками. Я правильно понимаю?

Чехерды сразу не ответил. Отклонился от стола, чтобы не мешать появившейся с подносом в руках супруге расставлять чайные чашки и вазочки со сладостями. Дождавшись, пока она разольет горячий зеленый напиток по чашкам и уйдет, адыг задумчиво почесал подбородок.

— Викторович, я тебя услышал. И только из уважения к тебе признаюсь. Да, привозили мне велосипед, было такое, — он резко поднял взгляд, — но ты понимаешь, я ведь за него деньги заплатил. Как так взять и отдать просто? Я же в убытке окажусь.

Самогон заерзал и хотел что-то возразить, но Калашников с силой прижал его руку к столу, призывая помолчать.

— Чехерды, ты же считать умеешь. Так вот посчитай. А если Атаман — вот случится такое, он у нас хоть и не обидчивый, но так, гипотетически представим — обидится. И что он сделает, как думаешь? Самое простое — ты место в Курской потеряешь враз. Если захочет, менты тебя арестуют за сбыт краденого. Потом, может, и отпустят, конечно. Но это потом. Неприятностей не оберешься. Есть и другие не такие однозначные возможности тебе жизнь испортить. И все это — подумай — из-за какого-то велосипеда. Стоит он того? Я считаю, не стоит. — Калашников откинулся на лавочке. — Как думаешь, Чехерды?

Тот снова выжидательно почесал заросшую щеку.

Василий Иванович отхлебнул горячего чаю и качнулся вперед:

— За казаками в станице сейчас сила, знаешь, поди. Сделай казакам доброе дело и тебе зачтется. Мало ли что в будущем понадобится, а тут мы — добро помнящие.

Чехерды задумчиво улыбнулся:

— Да вы пейте чай, остынет скоро. Угощайтесь. Все свое, свежее. — Он смотрел в сторону. Думал.

Казаки не мешали. Молча отхлебывали чай, закусывали сладкой выпечкой. Ждали.

— Нет, ну вы, ребята, любого уговорите, — Чехерды качнулся и махнул рукой, — ладно, убедили. Сейчас приду, — Он поднялся и быстро скрылся за углом дома.

Колька Самогон повернулся к Калашникову:

— Как думаешь, он за велосипедом?

— А ты думаешь, за автоматом?

— Да кто ж его знает. На морде не написано. Но вот, чего мне точно не хочется, так это сидеть просто так и гадать на кофейной гуще, — С этим словами Самогон поднялся и нарочито неторопливо пошагал к калитке, намереваясь ее приоткрыть, чтобы иметь хотя бы один путь для экстренного отхода. Конечно, он понимал, что вздумай Чехерды всерьез расправиться с казаками, никакие открытые калитки им бы не помогли. В этот момент Самогон впервые после армии пожалел об отсутствии проверенного «калашникова» под рукой. Он успел дойти до калитки и взяться за ее ручку. Из-за угла показалось колесо велосипеда, а за ним улыбающийся Чехерды:

— Вот, забирайте, раз такое дело.

Казаки незаметно выдохнули и дружно поднялись с места.

Лошади фыркали, вскидывали морды, с трудом удерживаемые удилами, недовольно всхрапывали, обнажая крепкие молодые зубы, но постепенно сдавались и медленно-медленно, словно говоря — это ты, хозяин, меня заставил, заходили в студеную мартовскую воду. Лаба тихо пенилась в плывущем тумане, шелестели сухие коричневые метелки разросшегося тростника. Потревоженные казаками речные струи рябили в сумерках у боков лошадей. Десять бойцов — небольшой отряд разведчиков-пластунов — голышом, по одному осторожно опускались в холодную воду. Зашедшие первыми сползли с седел и, не отпуская их, придерживая свернутую в тугие тюки одежду и оружие, плыли к противоположному берегу, едва угадываемому в тумане. Петр Жук еще молодой казак 27 лет, но уже полевой Атаман станицы, недовольно поморщился — шумно! Слишком шумно переплавлялся отряд. Уже на середине реки одна из молодых лошадок — он не разглядел чья — вдруг запаниковала, задергалась — наверное, любопытный сом-громадина коснулся скользким боком ее ног — проверил, не конкурент ли ему появился в этих заводях, и, напугав животину, спокойно поплыл дальше. Неизвестно, чем бы кончилась для молодухи ее первая ночная переправа, но к счастью кто-то из опытных казаков приблизился к ней, цыкнул на растерявшегося парня и, перехватив вожжи, настойчиво повлек кобылку к берегу. Лошадь почувствовала крепкую руку, успокоилась и больше не дергалась.

На противоположном берегу к отряду сразу подскочил, непонятно откуда взявшийся Русинко Иванов, тертый казак лет сорока, с длинными русыми усами, которые он подстригал, только когда они начинали касаться кончиками воротника рубахи. Накануне вечером его отправили сюда вместе с молодым, не по годам толковым разведчиком Пантелеем Калашниковым контролировать берег и переправу отряда.

— Здесь пока тихо, — приблизившись к Жуку, вполголоса зашептал он, — их сотня там, где и была — ждут чего-то или кого-то. Дозорных выставили, но далеко не отходят. Пантелейка там остался, а я сюда — вас встречать.

Жук кивнул головой — информацию принял. Накинул через голову перевязь старинной родовой сабли, отцовской, когда-то еще по молодости отбитой им у знатного черкеса, который снял ее с убитого батьки, и, подняв руку, махнул ладонью вкруговую — сигнал для общего сбора. Казаки, уже одетые и вооруженные, собрались быстро, встали в кружок.

Сумерки постепенно увядали. В нарождающемся утреннем свете, как негативы, проявлялись настороженные лица казаков, опытных — с аккуратными бородками, молодых — с усами и без них. Все были в невысоких воинских папахах с традиционным для кубанцов красным верхом, расчерченным крест-накрест черным. У каждого помимо сабли и кинжала у пояса, на плече стволом вниз висели берданы — года два назад выдавали всем приписным казакам, а у Юшки Роденкова — самого возрастного и уважаемого казака в отряде из-за ремня выглядывал трофейный кремневый пистолет — любимое его оружие, с которым он не расставался вот уже лет тридцать.