— Ага, — улыбнулся Атаман, — слышишь, Константиныч, что Василий Иванович, мой главный по хозчасти говорит. Я вот тоже сомневаюсь. Ты бы нам рассказал, действительно, как можно такое доходное дело завалить. Ну и еще поделись — в чем твой-то интерес? Ведь вижу, что заинтересован в продаже, вот только не могу никак сообразить, зачем тебе от прудов-то избавляться, пусть бы гнили себе. Тебе не привыкать разваливать. Какая конеферма была! Лучшая в крае. А помидоры, а арбузы где? У нас же их раньше на огородах не сажал никто — копейки для своих стоили. Там же, где и конеферма, правильно я говорю? А, Константиныч, что молчишь?

— А что тебе говорить, и сам, поди, видишь, что на дворе творится. Кому сейчас сельское хозяйство нужно. Себе в убыток никто не будет работать. А знаешь, какие на этих коней средства уходили?! Где я их тебе возьму, из убытков что ли? А там ведь за каждым ухаживать надо, электричества, знаешь, сколько уходило? А помидоры… Их за такие копейки перекупщики брали, что стыдно вспомнить. Не то что зарплату людям заработать — солярку на технику не оправдывали. А ты говоришь, Зарецкий… Посмотрел бы я, как он в таких вот условиях повертелся.

— Ты мне тут из себя сироту Казанскую не строй. Знаю я куда у тебя прибыль девается. То-то у тебя коттедж в районе как на дрожжах вырос, это в три этажа-то. Да и здесь в станице тоже немаленький домик-то себе отстроил. Правда, пониже — всего в два этажа. Поди, еще что-нибудь есть, а?

Наум Константинович пожевал губами и сердито отвернулся от Жука. Тот продолжил:

— Не об этом сейчас речь к твоему счастью. Хотя, не исключено мы с тобой эту сторону твоего хозяйствования еще обсудим, со временем. — Он переглянулся с Василием Ивановичем.

Чапай повеселел:

— А то как же, конечно, обсудим. Вызовем на круг и заставим отчитаться, как он руководил, на что деньги тратил. Все расскажет. А не расскажет, мы ему пяток горячих пропишем. У нас Митрич, знаешь, какой мастак с нагайкой обращаться.

В глазах Наума Константиновича мелькнуло беспокойство. Он старательно придавил его. Но казаки заметили.

— Да вы что? Какие горячие! Думаете, на вас милиции не найдется. Да я вообще удивляюсь, как вас за то самоуправство в клубе до сих пор не посадили.

Атаман уперся пристальным взглядом в уворачивающиеся зрачки Щербатова:

— Значит, удивляешься? А ты понимаешь, что сейчас с казаками разговариваешь — настоящей властью в станице. Думаешь, тебя милиция защитит, когда станичники вечерком придут тебя из твоего коттеджика выкорчевывать? А то и по-другому можно. Просто сгорит наш председатель вместе с домом как-нибудь и все. Окурок забыл затушить. Ты, правда, веришь, что кто-то в Курской за тебя переживать станет? Да если каждый из желающих плюнуть на твою могилу в очередь встанет, то она через всю станицу пройдет. Ну, и как тебе такая перспективка?

Щербатый медленно бледнел:

— Да вы что, казаки? Я же так, не серьезно. Я же полностью на вашей стороне. Готов вас поддерживать во всех делах и финансово даже.

— Ты сначала зарплату станичникам всю отдай, а тогда и поговорим о поддержке финансовой, — Сказал Василий Иванович, глядя в окно.

— Да я разве против?

— Так когда зарплату выплатишь? — Атаман положил крепкие кулаки на стол перед лицом Щербатого.

Тот покосился на них и выдавил:

— Вот завтра же и начну отдавать. Я и так собирался.

— Просто замечательно, — подытожил Атаман, — не зря зашли. Доброе дело сделали. Ну, а теперь вернемся к нашим баранам. Давай рассказывай, что задумал, что за нужда пруды казакам отдавать? В чем твой интерес?

Щербатый покачнулся в кресле и, не удержавшись на месте, подскочил.

— Какой мой интерес может быть? Ты, Егорыч, сам подумай, — Наум Константинович вставил руки в карманы и нервно закачался на носках перед столом, — только из чистого альтруизма отдаю (Атаман еле удержался, чтобы не съехидничать). — Понимаю же, люди там работают, завалится хозяйство совсем, кто их кормить будет? Поэтому ты, Жук, не сомневайся, тут без всякого второго дна. Я тебе даже помогу поначалу, у меня в банке одном шурин работает, так он тебе кредит почти беспроцентный выдаст на малька. И где купить, чтобы не подох сразу, подскажу. Ну, что, согласен или нет? Я тебе такое дело выгодное отдаю, другой бы сразу вцепился двумя руками, а этого… как барышню, уговаривать надо. — Щербатый перестал раскачиваться и, явно волнуясь, замер, ожидая ответа.

Атаман опять переглянулся с Чапаем. Тот еле заметно кивнул: «Соглашайся».

— Ну, ладно, — Атаман решительно поднялся, — возьмем пруды. Но только ты насчет «барышни-то» что-то не то сказал, по-моему.

— Прости, — директор примирительно поднял руки, — погорячился, беру свои слова обратно.

— Прощаю. И чтобы между нами никаких недоговоренностей не осталось, договор напишешь на безвозмездную передачу в собственность. Не знаю, как это сделать, но ты предложил — тебе и карты в руки.

Казакам показалось, что Наум Константинович в это момент облегченно выдохнул.

— Вот и славно. Договорились, — Он уже выбегал из-за стола, выставив впереди себя ладонь для рукопожатия, словно пику, и натянуто улыбаясь.

Атаман пересилил себя и пожал предложенную руку. Василий Иванович, пользуясь тем, что он здесь лицо по большому счету неофициальное, так — советник, отвернулся в этот момент к окну, сделав вид, что что-то там внимательно разглядывает, и таким образом избежал сомнительного удовольствия.

Щербатый проводил казаков до двери, чуть ли не кланяясь, и когда они, наконец, уже не могли его видеть, на самом деле облегченно вздохнул и вытер со лба мелкие капельки пота.

Потом он быстро прыгнул в покачнувшееся кресло, схватил телефон и набрал несколько цифр. После пяти гудков трубку сняли, и твердый голос деловито произнес:

— Слушаю тебя, Щербатый.

Директор судорожно сглотнул слюну и затараторил:

— Василий Яковлевич добрый день. Как настроение, как супруга себя чувствует?

— Ты не юли. Говори, зачем звонишь? — перебили его на том конце.

— Василий Яковлевич, я все, что обещал, сделал. У прудов теперь хозяин будет. Как Вы и говорили, хороший хозяин. Думаю, он за год ситуацию исправит. А, может, и быстрее. Вы снова сможете на рыбалку ездить, как раньше. И друзей приглашать. Я ему, конечно, помогу на первых порах, чем смогу…

— Передал бесплатно?

— Конечно, Вы же мне только так велели?

— Кому, конкретно?

— А, казакам. Там у них главный Жук из автоколонны. Он мужик хозяйственный…

— Это точно, не то что ты, гнида. Смотри, узнаю, что не помог ничем казакам…

— Что Вы, Василий Яковлевич, да я…

Не дослушав, вор в законе Тихомиров положил трубку.

На обратном пути из конторы акционерного общества Атаман заскочил в автоколонну. Думал, ненадолго, но мелкие дела задержали до самого вечера. Перед проходной уже привычно дежурили несколько женщин — поджидали Атамана. У одной украли поросенка, другая пришла пожаловаться на соседей, которые торгуют самогоном и потому около дома постоянно сидят пьяные мужики. Он принял к сведению и пообещал разобраться. И уже уходя, вдруг заметил в сторонке прижимающую уголок платка к виску бабку Матрену. Еще несколько лет назад она работала в автоколонне бухгалтером. Жук начинал при ней водителем и мог, как и все водители автоколонны, вспомнить Матрену Ивановну только хорошими словами. К каждому празднику 9 Мая ее в числе других ветеранов войны — бабка Матрена воевала — приглашали в контору, где для фронтовиков устраивалось небольшое застолье с выступлением местной самодеятельности.

Никита Егорович задержался и подошел к бабушке. Она поглядывала на него робко, словно хотела что-то сказать, но не решалась.

— День добрый, Матрена Ивановна.

Она подняла неуверенный взгляд и почему-то плотнее прикрыла висок.

— Случилось чего? Неужто опять сынок отличился?

Матрене Ивановне не повезло с сыном. Он мало того, что дважды отсидел за хулиганство, за всю жизнь, а было ему уж под шестьдесят, не работал ни одного дня, живя сначала на материну зарплату, а потом пенсию. А в последнее время обнаглел до того, что начал поднимать на нее руку. Однажды, как-то еще по молодости Матрена рассказала подруге, а та передала другой, так, что в конечном итоге этот рассказ стал известен всей станице, таинственную историю. В самом начале семейной жизни с супругом Георгием, спокойным и незаметным работником колхоза, трактористом, который помер всего лет десять назад, единственный пятилетний сынок Алексей подхватил сильнейшее воспаление легких. Он горел дни напролет, часто терял сознание, бредил и, несмотря на все усилия врачей, его состояние стремительно ухудшалось. Лечащий врач, послушав в очередной раз похудевшее тельце, расстроенно покачал головой: