— Мишку-то, конечно, зови, — Корнелий обернулся с чайником в руке, — интересно, он помнит, как я об его башку арбуз разбил. Сколько ж нам тогда было, лет по 13, наверное.

— Но вот сейчас и спросишь, — отозвался Атаман уже от дверей.

Но выйти не получилось. На пороге его чуть не сбил небольшой, но стремительный, как клинок, казак. Заметив посторонних, он сначала заколебался, но, узнав соседей, быстро поздоровался и, приблизившись к своему атаману, что-то шепнул ему на ухо. Тот выслушал и встревоженно вскинул голову.

— Казаки, вы меня извините, дела срочные. Чай без меня попейте. Если хотите — подождите. Думаю, я не надолго.

Никита Егорович насколько смог безразлично поинтересовался:

— Что случилось-то?

— Да тут кое-что, свои дела, мужики, извините, некогда.

Павловский атаман в сопровождении посыльного быстро прошествовал мимо замерших казаков и вышел из комнаты. Виктор Иванович посмотрел ему в спину.

— Будем ждать?

— Обойдется. Дома дела ждут.

— Ну, тогда поехали.

— А чаек так не попили.

— Дома попьем. Никита, а давай в музей на обратном пути заедем, я тебе экскурсию проведу, заодно покумекаем, как его оживлять будем.

Атаман сосредоточенно глянул на часы, пожевал губами, глядя в окно, и кивнул.

— Добро.

Уже на выезде из станицы Никита Егорович краем глаза заметил в переулке гомонящую толпу мужиков, а в ее центре размахивающего руками Корнелия.

Машина проскочила мимо на скорости, и рассмотреть подробности Атаману не удалось. Но и того, что увидел, оказалось достаточно, чтобы заподозрить неладное.

— Дай Бог Корнелию сил, — тихо проговорил он и обернулся к Виктору Ивановичу. — а у них тут и правда кипит, видел, что творится, Иваныч?

— Нет, а что?

— Похоже, сотненцы в набег собрались.

— На нас что ли?

— Ну, а на кого еще-то? Корнелий их образумить, похоже, пытается.

— Дай Бог, чтобы получилось. Не хватало еще, чтобы свои со своими передрались.

— Да уж. То-то врагам радости доставим.

Гаркуша, не отрывая взгляда от дороги, усыпанной ямами, а потому требующей от водителя повышенного внимания, поддержал:

— Золотые слова, Егорыч. Раньше, по истории помню, как все эти Александры Македонские и Цезари всякие делали. Какой их принцип был главный? Знаешь?

— Ну, какой?

— Разделяй и властвуй. Вот и нас так же сейчас стравить пытаются, чтобы потом каждого поодиночке и удавить. Правильно я говорю?

— Правильно, правильно, — Василий Иванович развернулся назад с переднего сидения, — Никита, давай его с собой возьмем, когда с вором этим встречаться будем. Он им все доходчиво объяснит, и нам проще будет.

Атаман улыбнулся:

— А что, я не против.

— Э, мужики, вы чего, — Гаркуша встревоженно глянул сначала на начальника штаба, потом на Атамана, — я на людях говорить не умею. Сразу вам всю встречу запорю.

— Не напрягайся, — успокоил Никита Егорович, — не хочешь — не надо. Хотя… Подумай, может согласишься, я тебе благодарность по войску объявлю.

— Нет уж, спасибо. — Гаркуша резко крутанул рулем, и машина затормозила у крыльца Дома культуры.

Музей располагался в одном из многочисленных помещений Дома культуры, на втором этаже. Здесь же, только на первом этаже, находилась и комната казаков для собраний. Местный очаг культуры построил в станице легендарный председатель колхоза Иван Нестерович Зарецкий. Зарецкий за тридцать лет руководства колхозом сделал для Курской столько, что благодарные станичники последнее время всерьез подумывали о том, чтобы поставить ему в центре перед администрацией памятник вместо неактуального Владимира Ильича. Это по его инициативе и на средства хозяйства в станице построили две средние школы, музыкальную школу, асфальтовый завод и заасфальтировали его продукцией все улицы Курской. Последним его детищем стал ДК. Он поставил здание Дома в 1973 году на фундаменте разрушенного им же храма. А через год умер от рака. Сковырнул родинку на щеке и вскоре слег от воспаления.

Идея памятника бродила в головах давно, но до реального воплощения еще не дозрела. Хотя, нашлись бы деньги, никто, наверняка, возражать не стал.

В ДК было прохладно. Высокие, давно небеленые потолки, гулкие разбитые каменные ступени, поскрипывающие доски пола, местами с протертыми до черноты латками — все говорило об изрядной заброшенности Дома культуры. Впрочем, двое посетителей во главе с начальником штаба, быстро миновавшие пустой холл и вприпрыжку почти вбежавшие за, казалось, не знающим устали, несмотря на почтенный возраст, Виктором Ивановичем на второй этаж, по сторонам особо не заглядывались. Они здесь бывали регулярно и к обшарпанным стенам местного очага культуры привыкли.

Виктор Иванович достал из кармана ключ и открыл высокую старинную дверь.

— Присаживайтесь, — он кивнул на лавку у стены. — Никита Егорович, как у тебя со временем?

Атаман всмотрелся в циферблат.

— Ну, вообще-то время у меня есть, минут тридцать.

— Достаточно, — Виктор Иванович потер ладошки, — раз уж вы сюда зашли, я вам небольшую лекцию прочитаю.

Гаркуша собрался было что-то возразить, но Осанов остановил его движением руки:

— Даже если вы что-то знаете, повторение не повредит.

— Да я ничего. Не против, — Михаил пожал плечом.

— Вот ты, Никита, когда здесь был в последний раз, поди, еще когда в школе учился?

Атаман улыбнулся виновато:

— Угадал, Иваныч, на экскурсию классом водили.

— Тогда тем более надо послушать. А то людей воспитывать в духе патриотизма собираемся, а сами собственную историю не знаем. — Виктор Иванович приблизился к древней казацкой сабле, висевшей на стене. Клинок слегка поржавел, белый когда-то эфес приобрел темный, почти черный цвет, по краю ручки, приглядевшись, можно было разглядеть вкрапления то ли зеленого, то ли серого. Но и в таком виде сабля производила впечатление дорогого старинного оружия.

— Вот, — начал начальник штаба, — редкая вещь, нашли в погребе, какого-то сгоревшего дома, какого именно, к сожалению, не известно. Сохранилась, можно сказать чудом. Когда музеем заведовала небезызвестная Антонина Шелехова, а она командовала здесь больше десяти лет, до самой смерти. Умерла она, как вы знаете, в середине 90-х, многое отсюда пропало. Очень многое. — Он на мгновение задумался, опустив голову.

— Чем она «небезызвестная-то?» — заполнил паузу Гаркуша.

Атаман тоже с интересом уставился на Осанова.

— Чем? — начальник штаба живо вскинул глаза, — я вам скажу. Антонина — участница войны. Вернувшись домой, посвятила себя борьбе за мировой коммунизм. Даже замуж не вышла по этой причине. А казаков ненавидела… до зубовного скрежета. И вот такую, можно сказать, фанатичку поставили руководить нашим музеем. Начинал собирать музей, как обычно, с миру по нитке мой учитель, гуру, как сейчас бы сказали, Еньшин Петр Терентьевич. Когда он на пенсию вышел, Антонину и поставили. Здоровье у нее уже было не очень, а тут должность не пыльная, фронтовичка все-таки. Вы вот знаете, что я много лет еще с семидесятых годов, воспоминания казаков и казачек собирал. А там были даже столетние бабульки, такие интересные истории рассказывали! Двадцать общих тетрадей исписал. Драгоценнейшая информация! — Он снова затих и отвернулся к окну.

Гаркуша лениво листал журнал почетных гостей, Атаман с интересом разглядывал эфес редкой сабли.

— Так она их просто выбросила, представляете, многолетний труд — в мусорку!

Водитель оторвался от журнала:

— Вот стерва.

— А ты уверен, что выбросила, — Атаман заерзал на стуле, — может, спрятала куда?

— Ага, спрятала… Вон контейнер, на заднем дворе. Туда и спрятала.

— А ты так, по памяти, помнишь что-нибудь оттуда? — Никита Егорович никак не хотел поверить, что такой бесценный кладезь информации потерян навсегда.

Начальник штаба пожал плечом:

— Кое-что помню, конечно, но это — малость. Знал бы, что не только записывать, но и запоминать надо… Поздним умом все богаты. Мог же и копии сделать. Не сделал. Кто же мог знать, что такое случится. Большая часть безвозвратно утеряна.