Королева понимала, что в свое время недооценила недюжинную личность этой девушки. Флёр вовсе не была изящной игрушкой для украшения двора и легкомысленного порхания на его праздниках, подобно мотыльку, который не оставляет за собой никаких следов. Молодая графиня обладала силой и чистотой прозрачного драгоценного камня, искрящегося лишь собственным светом. Она была той развилкой, на которой расходились в разные стороны ложь и правда, лицемерие и порядочность. Флёр использовала все свои силы, чтобы защищать свою любовь, а не добиваться власти и влияния.
— Мадам де Брезе неизбежно должна была стать вашим врагом, дитя мое, — подвела королева итог своим мыслям. — Она никогда бы не достигла и не удержала своего положения, если бы не обладала талантом оценивать людей и исходящую от них опасность. Она не успокоится, пока вы не удалитесь от королевского двора, это вам должно быть ясно. Она вас боится, а страх — такое чувство, которое может толкнуть ее на многое.
Флёр ощутила контуры розы в своем сжатом кулаке и глубоко вздохнула. Что ей до королевского двора с его блеском, пустоту и поверхностность которого она давно поняла. Когда она внезапно охрипшим голосом стала отвечать, перед ее мысленным взором возникли развалины замка Шартьер.
— Я готова удалиться от двора, но только вместе с моим супругом. Скажите мне, что с ним? Он в опасности?
— До чего же упорно вы защищаете этого надменного человека, который, с тех пор как узнал вас, только и делал, что доставлял вам боль. Разве не вы ненавидели его еще недавно столь сильно, что даже мысль о бракосочетании с ним наполняла все ваше существо ужасом?
— Но разве не вы сами советовали мне унять гордость, когда речь идет о делах сердечных?
Катарина Медичи издала звук, который с одинаковым успехом можно было бы принять и за смех, и за приглушенное проклятие.
— Тише! Вы положили меня на лопатки, красавица моя! Кажется, в будущем мне следует тщательнее следить за своими словами. Но хватит бесполезных разговоров, я ведь привела сюда еще кое-кого, к чьим словам вы должны прислушаться, прежде чем принимать дальнейшие решения. Всего вам наилучшего, малышка моя!
Не успела Флёр оправиться от смущения, навеянного этими словами, как королева уже покинула помещение. Ее пышные юбки с шелестом миновали порог и освободили путь человеку, ожидавшему за дверью разрешения войти.
На миг, продолжавшийся не дольше, чем удар сердца, фигура посетителя расплылась перед глазами Флёр, и в сердце ее вспыхнула безумная надежда: Ив?! Королева приехала к ней вместе с ее мужем?
Потом контуры фигуры прояснились и приобрели знакомые очертания, что заставило ее замереть на месте, между тем как губы произнесли одно-единственное, почти невероятное слово…
— Папа!
Рене де Параду разглядывал дочь, опираясь на свою серебряную палку. Хотя он и понимал, что за прошедшие после их расставания месяцы она должна была измениться, все же не был готов к тому, что увидел.
Очаровательное дитя с ясными глазками и грациозными движениями превратилось в красивейшую женщину, в фею с бледными, нервными чертами лица и загадочным взглядом, в прекрасную незнакомку, в которой он интуитивно угадывал готовность к борьбе и твердость характера. Это была графиня де Шартьер, которая даже на собственного отца смотрела с налетом осторожности и недоверия.
Кто же причинил ей такую боль, что она была настороже даже при встрече с ним? Какие же события оставили на тонких чертах ее лица пока еще едва заметные, но все же несомненные следы зрелости и боли?
Когда они прощались в Лионе, у нее не было этой обольстительной таинственности, этой хрупкости и беззащитности, которые должны были пробуждать у всякого мужчины непреодолимое желание защищать ее от всего дурного и носить на руках.
Но он-то не входил в число этих ослепленных ее красотой простофиль. Он, ее отец, знал, что за кажущейся слабостью скрывается железная воля.
К тому же образ Флёр вдруг наложился в его сознании на еще один, всплывший в глубинах памяти именно в этот момент. Образ молодой дворянки, прижимающей к себе маленького мальчика, только что ставшего свидетелем беспощадной дуэли и потому совершенно растерявшегося. Как это ни странно, но он с удивительной ясностью вдруг услышал донесшийся из прошлого голос своей матери: «Бывают такие столкновения, которых избежать невозможно, Рене. Ты и сам еще в этом убедишься!».
Неужели Флёр предопределено свыше не только воспроизвести черты лица ее бабки, но и повторить ее трудную судьбу? Тот ли человек Ив де Сен-Тессе, который сможет оградить ее от попадания в опасные положения по ее же собственной вине? Отвечает ли она взаимностью на те страстные, беспредельно горячие чувства, которые испытывает к ней этот гордый, несгибаемый дворянин?
— Папа, — повторила наконец Флёр дрожащими губами, осознав, сколь долгим было молчание, наступившее после ее первого безудержно вырвавшегося из груди возгласа. Она побежала было к нему, но вдруг внезапно остановилась, словно не могла окончательно решить, какое приветствие будет в данном случае наиболее уместным.
— Можешь спокойно обнять меня, я не призрак, — произнес старый господин с легкой улыбкой.
— Ах, папа! — На этот раз в возгласе Флёр послышался счастливый смех, и она бросилась в протянутые к ней руки. Потом положила голову на его родное мощное плечо, сила которого ощущалась и через меховой плащ и словно излучала тепло утешения. Несколько мгновений она предавалась иллюзии, что теперь все наладится.
— Неужели тебя так поразило мое присутствие здесь? — спросил хозяин торгового дома Торнабуони со своей неподражаемой усмешкой. — Разве ты не понимала, что известие о твоем столь неожиданном бракосочетании когда-нибудь да приведет меня на встречу с тобой?
— Я… Да… О, небо… Королева посчитала, что я… О…
— Весьма доходчиво! — Рене де Параду пригладил растрепанные волосы дочери, а потом приподнял задорный подбородок, чтобы взглянуть в глаза, которые до этого избегали его взгляда. — Значит, королева посчитала… А каково твое собственное мнение о прошедших событиях? Должен признаться, что из твоего послания я не узнал ничего, кроме имени и титула твоего супруга. И то и другое удовлетворило гордость твоей матери, но не уменьшило моего беспокойства по поводу этого необычайного брака. Откуда такая спешка? Как это король мог дать свое согласие на брак, не выслушав мнения твоего отца, не дождавшись его появления при дворе? Можешь ли ты мне все это объяснить?
— Это запутанная и долгая история… — воспротивилась Флёр его желанию выслушать ее исповедь.
— А я не тороплюсь.
Рене де Параду опустился на табурет, где недавно сидела королева, которая в это время была уже на пути в Фонтенбло.
Флёр заложила руки за голову и попыталась унять свое внутреннее волнение, быстро шагая из угла в угол убогого монастырского помещения. В ее голове проносились мысли о предстоящем разговоре. Надо добиться, чтобы отец стал их союзником.
— Вы ошибаетесь, — быстро возразила она. — Я боюсь, что у нас слишком мало времени, чтобы спасти моего мужа. Мы должны немедленно ехать в Фонтенбло! Диана де Пуатье никогда не простит ему, что он действует против нее. Если ей удастся убедить короля в его вине, то он погибнет!
— А может быть, это и есть лучшее решение для всех заинтересованных лиц? Навязанный тебе супруг исчезает, брак аннулируется, а ты вместе со мною возвращаешься домой. Мы допустили ошибку, оставив тебя одну при дворе… Я недооценил всех грозящих тебе опасностей. Я должен упрекать не тебя, а себя самого!
— Нет!!! — Возглас Флёр эхом отозвался в холодных стенах благочестивого дома. Она и сама испугалась той не свойственной светской даме силы, с которой отвергла предложение отца.
— Нет! — повторила она несколько тише, но с неменьшей настойчивостью. — Вы меня не понимаете, отец! Это… Все совсем не так, как вам представляется! Я люблю мужа! Да, да, знаю, он властолюбив, надменен, горд и упрям. Свету он представляется циничным придворным, отлично знающим свои особые права и обладающим большой властью. Но я-то знаю его лучше других! Он когда-то потерял и сердце, и состояние, с юношеским пылом даря симпатию женщине, не обладающей и тенью нравственности, а королевские войны окончательно разорили его, отняв родовой замок. Чему же удивляться, если он при таких обстоятельствах ставит превыше всего свое последнее достояние — свою гордость?
