Я заглянула сначала в классную комнату, потом в спальню — там никого не было. Кровать была убрана, на ней, очевидно, никто не спал. Где же Эдвард? Я вернулась в классную комнату, подергала за шнур, но Питерс почему-то не приходил. Возможно, уволился или его уволили. Меня вдруг передернуло — такой холод стоял в комнате. На камине я увидела медный подсвечник с тремя восковыми свечками и коробку спичек. Я зажгла свечи и, взяв подсвечник, пошла искать Эдварда. Ведь должен же он где-то быть?

Я обошла все комнаты второго этажа, так нигде и не найдя его. В раздумье стояла я в коридоре, соображая, что делать дальше. По деревянной лестнице можно было подняться на мансарду. Но стоило ли это делать? Я знала, что там давно никто не живет.

Держа в руке подсвечник, я стала медленно подниматься по крутой грязной лестнице. Нити паутины цеплялись за мои волосы, облепляли мне лицо. Открывая двери комнат, я шла по низкому — потолок над самой головой — коридору. И вот в одной из таких комнат с наклонным, затянутым паутиной потолком и до того грязным чердачным окном, что через него ничего не было видно, мой взгляд упал на деревянные нары, под которыми стоял ночной горшок. На нарах лежал Эдвард. Он был привязан ремнями, во рту торчал кляп.

— Что они с тобой сделали, Эдвард! — крикнула я и бросилась к нему.

Поставив подсвечник на табуретку, одиноко стоявшую посреди комнаты, я попыталась развязать ремни. Глаза Эдварда были закрыты, и я подумала, что он лежит здесь уже несколько дней. Я нащупала кончиками пальцев пульс на его запястье.

— Жив, — вздохнула я.

Ломая ногти, я развязывала ремни, все время спрашивая себя, кому понадобилось заключить бедного юношу в эту грязную комнату, похожую на тюремную камеру. Деду? Сэру Генри? Очевидно, либо тот, либо другой хотели избавиться от него и нашли этот способ наиболее подходящим.

Я с трудом вытащила из его рта кляп и стала легонько хлопать по щекам, чтобы привести в сознание.

— Эдвард! Дорогой! Очнись! — повторяла я десятки раз, как вдруг он, не открывая глаз, сказал:

— Пить! Надо пить! — и, повернувшись, столкнул меня с края нар на пол.

Я еще не успела встать на ноги, как пронзительный, раздирающий душу крик заставил меня закрыть уши руками.

Эдвард сидел на нарах и широко открытыми глазами смотрел на меня, очевидно, не узнавая. Из его раскрытого рта по подбородку текла слюна, зрачки расширились, почти заполнив радужку.

Мурашки поползли у меня по коже: передо мной был не человек, а чудовище.

Я вскочила с пола и бросилась к двери.

Глава 18

Я бежала по коридору по направлению к залу. Позади меня слышались бормотание, выкрики и вой.

Мне казалось, что я могу спастись, если поднимусь на галерею, с которой всего несколько месяцев назад смотрела на только что приехавшего в замок Александра О'Коннелла.

Давным-давно на этой галерее играли музыканты, внизу танцевали участники бала. Я могла спастись, если задняя дверь на галерее не заперта.

Я оглянулась. Тени, пробегавшие по лицу Эдварда от колеблющегося пламени свечей, делали его лицо похожим на какую-то страшную деревянную маску. Я остановилась, потому что была не в силах бежать дальше.

— Эдвард! Пожалуйста, успокойся! — проговорила я, задыхаясь от бега.

Он стоял передо мной, загораживая проход в зал, и смотрел на меня. Это был взгляд загнанного зверя, в котором не было ничего человеческого. Вдруг он громко закричал, и его крик спустя секунду перешел в вой, затем в визг. Не знаю, как я догадалась, что этот крик означал мое имя — «Валерия».

Я преодолела страх и, дотронувшись до его руки, сказала:

— Да, я вернулась к тебе, Эдвард. Пожалуйста, успокойся! Не надо кричать, Эдвард!

Он протянул руку, державшую подсвечник, вперед, к моему лицу, так что я почувствовала жар, и провел другой рукой по моим волосам. Я как завороженная смотрела в эти страшные глаза, не в силах двинуться с места. Вдруг я почувствовала, что он схватил меня сзади за волосы.

— Эдвард, ты делаешь мне больно! Отпусти меня, пожалуйста!

Он опять что-то забормотал. Пламя свечей приблизилось к самому моему лицу, и я в ужасе отшатнулась. Почувствовав страшную боль в голове, я вырвалась и бросилась вверх по лестнице.

Его большому телу было тесно на узкой лестнице, и все-таки он настиг меня и схватил рукой шаль, покрывавшую мои плечи. В тот же самый миг он споткнулся, и подсвечник упал на коврик, покрывавший ступеньки. Пламя тотчас перекинулось на шаль, и Эдвард отбросил ее от себя, смотря не отрываясь, как разгорается пламя у его ног…

Сухое столетнее дерево галереи вспыхнуло как порох. Я смотрела сквозь языки пламени на стоящих внизу Брэдшоу и Александра, который что-то кричал мне.

В какие-нибудь две-три минуты зал превратился в настоящий ад: на стенах горели портреты и панно, горела старинная мебель…

Я сидела, обхватив колени руками, у двери, которую безуспешно пыталась открыть, и, закрыв лицо подолом юбки, чтобы меньше вдыхать дыма, думала, как безжалостна судьба ко мне и моему ребенку. Я чувствовала, что через десять минут все кончится; галерея обрушится в бушующее внизу пламя. Как сквозь сон до меня доносились удары какого-то тяжелого предмета по дереву и сильный треск. Больше я ничего не помню…

Не знаю, через сколько времени я наконец пришла в сознание.

— Доктор Бэнкхёрст считает, — услышала я приятный мужской баритон, — что ребенок должен родиться здоровым.

— Почему бы и нет, — услышала я голос бабушки. — Ее родители были здоровые люди, да и вас, молодой человек, хоть вы не в меру горды и упрямы, с вашим румянцем во всю щеку, ростом и силой никто за больного не примет.

— Меня? В каком смысле… — Александр смущенно замолчал, и если бы у меня только были силы открыть глаза, мне было бы приятно видеть, как с него слетело его всегдашнее самодовольство.

— Вы ведь не будете отрицать, что перед вашим отъездом из замка вы провели с нею ночь? — прямо спросила бабушка. — Когда она возвращалась от вас, то наткнулась на моего мужа, и была до полусмерти избита плетью. Она целую неделю пролежала в постели, а когда встала, то ее бледность и плохой аппетит считали следствием тяжелых побоев, а не обычными признаками беременности.

— Так, значит, это мой ребенок?

— Александр, ты слеп, как все мужчины, — в разговор вступила леди Эйми. — Я догадалась об этом давно. Она не пожелала выйти замуж за Эдварда и потому должна была бежать из замка. А сэр Генри, очевидно поняв, что она беременна, хотел как можно скорее обвенчать ее со своим сыном.

— Раз уж вы, молодой человек, принадлежите к роду Вернов, — опять заговорила бабушка, — то обязаны знать, как должен вести себя джентльмен в подобных случаях.

Она замолчала. Неожиданно для себя я снова погрузилась в глубокий, как колодец, сон.

Когда я опять проснулась, была уже ночь. На столике возле моей кровати горели свечи. Свет резал мне глаза, и я подняла руку, чтобы прикрыть их.

— Выпей, Валерия, вот это, — сказал Александр и подал мне стакан с какой-то приятно пахнущей жидкостью.

Я сделала несколько глотков, потом спросила:

— Где я? — И не узнала собственного голоса, такой он был хриплый и сухой.

— Ты сейчас в доме доктора Бэнкхёрста. Во время пожара замка ты пережила сильное нервное потрясение и отравление дымом. Мы все боялись за твою жизнь, но теперь, кажется, опасность миновала.

Он сел в кресло рядом с моей кроватью и, взяв мою руку в свои, нежно погладил ее. Он был бледен, небрит, с припухшими от недосыпания глазами.

— Ты помнишь о том, что с тобой было? — спросил он, посмотрев мне в глаза.

Я отрицательно покачала головой, хотя, конечно, никогда бы не смогла забыть подбиравшиеся ко мне языки пламени. Но мне очень хотелось послушать рассказ Александра, потому что нервное потрясение стерло в моем сознании разницу между бредовым кошмаром и кошмарной действительностью.