На тех придворных приемах, которые им полагалось посещать вместе, он вел себя с безукоризненной вежливостью, не давал ей никаких поводов для упреков и уже поэтому вызывал в ней гнев и раздражение. Были моменты, когда она не сомневалась, что ей достало бы мужества его убить, если бы только в ее руках находилось соответствующее оружие.
Но часто случалось, что ночью дверь ее покоев отворялась, он молча входил, в яростном порыве совершал половой акт и, достигнув цели, буквально убегал, сам теряясь от своего бессилия сопротивляться влечению к ней.
Повторилось это и в предыдущую ночь, поэтому Флёр пришлось надеть закрытое до самой шеи платье, чтобы скрыть следы, оставленные его страстью.
Одно лишь воспоминание об этом, словно по волшебству, окрашивало ее щеки румянцем, и она ощущала пикантное покалывание во всем теле, помнившем с постыдной отчетливостью каждое его страстное движение. Впрочем, ее угнетало и унизительное сознание того, что ей все нравилось и что она вовсе не сопротивлялась этому. Ох, если так пойдет дальше, то можно и с ума сойти!
Да она уже сошла с ума, она мечется между ненавистью и неистовством сладострастия, она уже — ох, как давно! — не та невинная дочурка, которую отец передал на попечение королевы. Она — существо, не разбирающееся в собственных чувствах и предавшее свою гордость. Унижаемое, растерянное и терроризируемое тем самым мужем, которого навязала ей королева.
Легок на помине, граф де Шартьер в этот самый момент вдруг появился перед парадной лестницей и подошел к ней. Одет он был впервые за много дней не в черные, а в мрачно-красные тона, так что напоминал сатану более, чем обычно. Поскольку Флёр держала за руку своего собеседника, Строцци почувствовал, как молодая женщина вдруг словно окаменела.
— Господи, неужели вы так боитесь своего подобного дьяволу супруга? — Острый взгляд Пьеро Строцци проникал глубже, чем хотелось бы Флёр.
— Скажем так: я научилась уважать его гордость и его саркастический язык, — пробормотала она одеревеневшими губами и ответила величественным кивком на легкий поклон, которым муж ее приветствовал.
— Простите, что помешал вашему интимному разговору, — заявил Шартьер с таким сарказмом, который превзошел самые худшие опасения Флёр. — Но если вы, сеньор, позволите мне перекинуться парой слов с моей супругой…
Остаться с ним с глазу на глаз? Чувство, близкое к панике, накатилось на Флёр. Она не хочет оставаться с ним наедине! Боже правый, кто может знать, что он задумал и что позволит ему сделать она. Флёр была, как воск, в его руках, как только он к ней прикасался.
— Нет! — Она заставила себя справиться со своим голосом и повторила уже чуточку спокойнее: — Очень жаль, но мое время ограничено. Королева ожидает меня в своем рабочем кабинете. Не сможете ли вы потом сообщить мне свое важное известие?
Ей показалось, что граф с трудом удержался от резкого ответа, но потом снова овладел собой.
— Придется мне, видимо, потерпеть, раз вы на этом настаиваете. Разрешите хотя бы сопровождать вас к королеве.
Отклонить подобное предложение значило бы окончательно разбудить и так уже немалое любопытство Пьеро Строцци. Флёр скривила губы в подобие улыбки.
— Тогда давайте двинемся в путь, господа!
Это приглашение относилось как к мужу, так и к ее почитателю, и графу волей-неволей пришлось смириться с его присутствием.
Итак, с собственным супругом в темно-пурпурном облачении, с одной стороны, и одетым в кричаще-пестрые цвета итальянцем — с другой, Флёр отправилась в путь. Эта группа бросалась в глаза и привлекла внимание многих, в том числе и королевской фаворитки, которая тут же помчалась куда-то галопом, соблюдая в седле безупречную посадку. Но на этот раз она чем-то напоминала кошку, которая вылакала миску сметаны.
Королева тоже задумалась, увидев, как оба кавалера раскланиваются с ее фрейлиной. Правда, один из них сразу же удалился, причем явно против своего желания. Королева отложила перо и пергамент, на котором писала перед этим, в сторону и с трудом поднялась со своего места, поскольку беременность с каждым днем все больше затрудняла ее движения.
— Хочу вам кое-что сказать, Флёр! — Королева подвела молодую графиню к оконной нише, где они могли спокойно поговорить наедине. — Можно ли полагать, что ваш супруг наконец нашел прощение в вашем сердце?
Флёр избегала внимательного взгляда темных глаз, но знала, что, как бы ей этого ни хотелось, она не сможет уйти от ответа.
— Мое сердце не забывает о нанесенных обидах, Ваше Величество, — произнесла она, запинаясь.
— Только не рассказывайте мне, что вы в состоянии проигнорировать ту страсть, которая написана на лице вашего супруга, когда он смотрит на вас.
— Да, это та страсть, которую он охотнее удовлетворял бы, не будучи привязан ко мне обручальным кольцом, — возразила Флёр. — Страстно желать можно и женщину, положение которой в обществе столь низко, что она, конечно, хотя и может согревать постель графа де Шартьера, но уж никак не может носить его имени.
— Неужели такого рода глупости все еще занимают вас, дитя мое? — по-матерински поинтересовалась королева, ища взгляда Флёр.
— Это лишь очевидная истина, Ваше Величество, — упрямо поправила ее Флёр, но получила в ответ лишь улыбку.
— Вам предстоит еще многому научиться, малышка моя, — закончила Катарина Медичи этот короткий разговор. — Надеюсь, что вы поймете истину раньше, чем окажется, что извлекать пользу из обретенной мудрости уже слишком поздно. Чрезмерная гордость — это нечто такое, что приносит одиночество чаще, чем вы можете себе представить…
Прежде чем Флёр успела что-то ответить, к королеве подошел лакей, сообщивший о том, что ожидаемый посол прибыл. Время приватных бесед закончилось, и игры со ставкой на могущество, в которых молодая французская королева была так искусна, снова требовали ее полного внимания.
— Напрасно вы стоите на страже, дорогой мой! Если разыскиваете вашу прелестную крошку жену, то знайте, что она все еще в покоях королевы. Кажется, наша повелительница принимает в эти дни всю Флоренцию вместо того, чтобы соблюдать покой, положенный в ее интересном положении. Вблизи ее кабинета не услышишь ни одного французского слова.
Диана де Пуатье, которой король на днях присвоил еще и титул герцогини де Валентинуа, положила белую красивую руку на плечо графа Шартьера и одарила его той самой улыбкой, которая много лет назад обольстила короля.
Но что касается Ива де Сен-Тессе, то со временем ее волшебные чары постепенно утрачивали свою силу над ним, и сейчас он ощущал лишь досаду от того, что фаворитка его задерживала. Что ей от него нужно? Злорадное мерцание ее глаз заставило его насторожиться.
— Вы, как всегда, отлично информированы, — вежливо заметил он, не отвечая, однако, на ее улыбку.
— Я и еще кое-что знаю, дорогой мой друг. Перестаньте смотреть на меня с таким мрачным видом. — Она сжала его плечо с еще большей силой и продолжила: — Могу вам сообщить под строгим секретом, что гнетущие вас проблемы будут вскоре разрешены самым превосходным образом.
Эти слова слегка озадачили графа.
— Мои проблемы? Ради всех святых, что вы знаете о моих проблемах?
Черные зрачки герцогини сверкали, когда она поправляла издававшие легкое шуршание складки своей черной шелковой юбки. Было ясно, что ей доставляет удовольствие то известие, которое она собирается сообщить графу.
— Ваша очаровательная, но абсолютно не достойная вас супруга не позднее завтрашнего утра будет арестована стражами короля за государственную измену. Ее бросят в темницу.
— Вы заблуждаетесь! — Ив де Сен-Тессе освободился от руки герцогини, словно желая установить дистанцию между собой и ее словами.
— О нет, ничуть. — Диана де Пуатье обмахнулась нежным, как дыхание, кружевным платочком, и обволакивающий аромат розового масла и мускуса распространился вокруг нее. — Я знаю из надежного источника, что она вместе с господином Строцци плетет интриги против интересов Франции.
