Контролируемые дворцовыми поваром и пекарем, целые стаи поварят вносили наполненные миски. Король ел, выказывая отличный аппетит и презрительно игнорируя серебряные вилки, на которых настаивала его супруга. По старинному галльскому обычаю, он ел руками.

Королева же, напротив, демонстрировала искусство обращения со столовыми приборами. Поэтому она, в отличие от супруга, могла обходиться без смачивания пальцев и последующего вытирания их о скатерть.

Флёр подражала королеве с потрясающим умением, которое было основано на навыке долгих упражнений. Она не заметила, что на лбу ее супруга прорезалась еще одна морщинка. Он выглядел очень мрачным, а политое соусом оленье жаркое на его тарелке стыло нетронутое.

— Вы не голодны? — задала Флёр первый пришедший в голову вопрос, чтобы хоть как-то прервать тягостное молчание.

Он взглянул на нее так, словно мысли его блуждали где-то далеко и ему приходится с трудом сознавать, кто же обратился к нему с вопросом.

— Нет, — отрывисто бросил он, а потом с неожиданным любопытством поинтересовался: — Где же это вы научились так хорошо обращаться с вилкой?

— Дома! Моя бабушка очень не любила кушать горячее пальцами. Такие вот приборы она привезла, вернувшись из путешествия по Флоренции, когда я была еще совсем маленькая. А вы, видимо, предполагали, что я выросла в свинарнике и готова использовать любой незнакомый инструмент для нападения на вас?

Манера Флёр чуть наклонять голову набок, поднимая при этом золотистые брови, была расценена графом как издевательство, поэтому вызвала в нем сильнейший гнев, который собеседница не могла не ощутить. В этом снова проявилась та таинственная связь между ними, которую Флёр улавливала в глубине души с самого начала. Отгороженная от него стеной ненависти и гордости, она уже думала, что эта связь улетучилась, но вот Флёр опять читала его мысли так ясно, будто он высказывал их вслух.

— Вы приняли решение меня презирать, не так ли? То, что произошло между нами этой ночью, лишило вас уверенности, а теперь, при дневном свете, вы хотели бы оправдать вашу мимолетную слабость…

— А если это и так?

— Вы что же, ждете от меня сочувствия? Забудьте об этом! Мне было бы по душе увидеть, как вы страдаете. Тогда я снова могла бы поверить в божественную справедливость.

Ведшийся в полутонах разговор проходил так конфиденциально, что ни один из соседей не слышал ни слова.

Спор погрузил Флёр и ее супруга, сидевших за королевским столом, в их собственный, отравленный ядовитыми стрелами мир. Целью каждого было причинить боль другому. Доказать, что собственная гордость не сломлена и ничто никогда ее не поколеблет.

— Неужели слова о божественной справедливости не застревают у вас в горле, крошка тщеславная? Имейте мужество честно признаться, что приехали ко двору с целью поймать себе мужа. Выловить на удочку дурачка, который обеспечит вашим деньгам необходимый дворянский титул, чтобы вы могли удовлетворить свои амбиции при дворе. И зря времени не потеряли, примите мои поздравления!

Флёр невольно вспомнила о нежном прощании с матерью, последние слова которой возникли в сознании молодой женщины и показались ей при теперешнем положении просто насмешкой: «Я уверена, что при дворе ты найдешь себе мужа, Флёр! Дворянина, который тебя достоин, которого заслуживает твоя красота. Я ежедневно буду молить Святую Божию Матерь, чтобы она принесла тебе много счастья!»

Задумавшись, Флёр механически откинула со лба непокорную прядь волос, которая все-таки отделилась от тщательно сделанной прически. Сегодня золотая корона ее волос была переплетена только нитками жемчуга. Флёр не сомневалась, что ее мать все еще молится о счастье дочери, хотя, с другой стороны, до нее уже могло дойти то послание, в котором сообщалось о замужестве Флёр.

Однако никакие молитвы на всем свете, наверное, не в состоянии помочь Флёр обрести такое счастье, о котором она когда-то мечтала, полная наивных надежд. Действительность выглядела иначе, она требовала борьбы, чтобы не погибнуть и не поддаться отчаянию. И Флёр снова прибегла к своему оружию — острому языку.

— Если вы видите себя в роли глупца, сеньор, то я не берусь оспаривать такую оценку вашей личности. Жене не полагается противоречить собственному мужу.

— Ведьма!

— Вся ваша без остатка, супруг мой!

Флёр взяла несколько конфет и была вынуждена напрячь все силы, чтобы ее пальцы при этом не дрогнули. Слава Богу, что она сидит! Флёр грызла засахаренную миндальную дольку, не ощущая вкуса. Но окружающим она являла картину полнейшей расслабленности и соблазнительной женственности.

Ив де Сен-Тессе подумал, что эта интриганка просто невыносима и что ее поведение достойно наказания. И все же, ох, как ему хотелось поцелуем смахнуть с ее влажных губ сахарные кристаллики, а прикосновением руки убрать с ее лба ту непослушную прядь волос, что раз за разом падала ей на лицо и придавала Флёр вид маленькой девочки, которая, заигравшись, перестала следить за прической и туалетом.

Он ничего не ел, но зато бокал за бокалом пил вино. Однако алкоголь ничего не мог изменить. Граф запутался в силках этой золотой сирены, как влюбленный дурак, и был вынужден признать ту унизительную истину, что едва способен дождаться ночи, чтобы воспользоваться возможностью снова сжать ее в своих объятиях. Она была ядом в его крови, воздухом, необходимым для дыхания, и если она когда-нибудь об этом узнает, то, пользуясь своей властью, наточит самые острые ножи, какие когда-либо использовались для уничтожения человека.

Казалось, прошла вечность, прежде чем трапеза наконец завершилась, и король уселся в одной из оконных ниш. Церемониал требовал, чтобы в числе прочих и граф Шартьер с супругой преклонили перед ним колена. Во время этой процедуры Его Величество король Генрих бросил благосклонный взгляд на соблазнительные груди графини, выступавшие самым привлекательным образом из-под декольте ее нежно-зеленого атласного платья. Шаль из воздушных кружев, покрывавшая ее голову во время мессы, окутывала графиню, словно волшебный туман.

— Мы счастливы приветствовать вас, графиня! — произнес король, не скрывая своего восхищения. — Будете ли вы сопровождать нас сегодня на охоте?

— С радостью, если Ее Величество не имеет для меня иных поручений… — Флёр по-прежнему повиновалась королеве.

Сидевшая рядом Катарина милостиво махнула рукой.

— Вам необходим свежий воздух, дитя мое! Желаю приятных развлечений. Когда мой принц явится на свет, я тоже с удовольствием приму участие в охоте.

Единственным человеком, которому такое решение не понравилось, был граф де Шартьер.

— Да хоть умеете ли вы ездить верхом? — проворчал он, когда король милостиво отпустил их. — Фаворитка этим искусством владеет отлично и потому предложит быстрый темп. Она ездит верхом, как мужчина. Вы же рискуете сломать себе вашу изысканную шейку!

— Что ж, это, во всяком случае, было бы выходом из создавшегося положения, причем вам самому не пришлось бы ничего добиваться, — ответила Флёр со злой иронией. — Не поставить ли вам свечку святому Губерту^[8], чтобы он помог в исполнении вашего желания? К сожалению, я должна попросить прощения и удалиться. Вы, конечно же, согласитесь, что я не могу взобраться на коня в таком одеянии, да к тому же не гожусь в амазонки в такой мере, как мадам Брезе!

Одна из причин, побудившая Флёр во время охоты идти на головокружительный риск, состояла из смеси мятежности духа, разочарования, гнева и жажды мщения. Ей казалось очень соблазнительным избавиться от вставших перед нею проблем в результате возможного падения с лошади, от которого она уже не оправится.

Перекинув ногу согласно новому головокружительному стилю езды через луку седла (это нововведение было осуществлено Катариной Медичи еще во времена короля Франциска), Флёр свободно управляла элегантной золотисто-коричневой кобылой и чувствовала себя в седле совершенно уверенно. Лошадь и наездница составляли единое целое: некую симфонию в золотых тонах, создающую особенно привлекательное впечатление на фоне зелени леса.