Сразу после свадьбы граф отправился на охоту, и ночь, которую она ожидала с большой тревогой и неуверенностью в своих чувствах, принесла лишь одиночество.

Граф не задерживался в ее покоях. Страхи Флёр очень быстро улетучились, а осталась только ненависть, которую она упорно лелеяла в себе. То, что он ее избегал, мешало осуществлению планов мести, а она не могла этого допустить. Флёр подумала, что гордость графа, очевидно, не позволит ему смириться с флиртом между мадам де Шартьер и королем.

Ее расчет оправдался быстрее, чем она ожидала. Когда придворные направились на банкет, Флёр, к своему удивлению, обнаружила мужа рядом с собой, и прикосновение, которое она ощутила, когда он взял ее за руку, было первым с тех пор, как граф в присутствии венчавшего их священника надел на ее палец чеканное золотое кольцо, к весу которого она все еще не могла привыкнуть.

— Я поведу вас к столу!

Это был приказ, а не просьба. Флёр бросила на мужа осторожный взгляд из-под полуопущенных ресниц, но вздрогнула, увидев огонь в обращенных на нее глазах. Ярость, презрение, гнев и еще нечто не поддающееся описанию столкнулись с ее собственной насмешливой гордостью, под защиту которой она укрывалась, как только приходилось общаться с графом.

— Какая великая честь, супруг мой! — прожурчал ее голос. И она одарила его сияющей улыбкой, столь же фальшивой, как и молодость мадам де Брезе. — А то я уж было подумала, что наша свадьба привиделась мне лишь во сне.

— Такой милости небес нам обоим не дождаться, — пробормотал граф, сдерживаясь. — Но уж придется вам, любезная дама, вести себя достойно того имени, которое вы добыли себе при помощи мошеннического трюка. Если же вы этого не сможете сделать, то мне волей-неволей придется восполнить пробел в вашем воспитании.

— Вы видите перед собой прилежную ученицу, — отвечала Флёр, сохраняя игривый тон разговора, хотя в ее глазах блестел лед. — Вы — мой образец для подражания решительно во всем, сеньор. Но в то время как вы служите фаворитке, я предпочитаю выказывать преданность королю и его супруге.

— Весьма почтенное занятие, если при этом соблюдать правила морали и приличия.

— Разве я их нарушаю? Если да, то, видимо, научилась этому у вас в тот самый раз, когда вы сами переступили через все законы порядочности, использовав наивность и доверчивость неопытной девчонки, верившей и в мораль, и в приличия, из одного лишь желания удовлетворить свое сладострастие…

Флёр видела, как он покраснел, и поняла, что удар достиг цели. Удовлетворение окрасило ее щеки румянцем.

— Тот, кто хочет перепрыгнуть через установленные самой природой барьеры происхождения, должен заранее обдумывать свои действия, чтобы не допускать подобных промахов.

— Осуществление всяких махинаций требует таланта, которым в моей семье обладают только отец и братья, сеньор! — Флёр и не думала молчать, выказывая вежливость, свойственную хорошему воспитанию.

— Вы недооцениваете собственных талантов, мадам!

Это было сражение. Шла стрельба язвительно-острыми словами, которые произносились чуть слышным шепотом, достигая только тех ушей, для которых предназначались, между тем как губы сопровождали эту перестрелку улыбкой. Со стороны, в глазах окружающих, Флёр и ее супруг казались в высшей степени элегантной четой, наслаждающейся за светской болтовней богатой трапезой, блюда которой как раз в это время подавались на серебряных тарелках и в дымящихся мисках.

— Скромность — это такая добродетель, которую воспитывали во мне и бабушка, и мать, сеньор!

Молодая графиня и на этот раз оставила за собой последнее слово, произнесенное кротким голосом.

В создавшемся положении ее супруг молча избрал из всех возможных выходов один — винный бокал. Единым махом он выпил всю содержавшуюся в нем темно-красную жидкость, вытер тыльной стороной кисти капли в углу рта и подал опустошенный сосуд для наполнения пробегавшему мимо лакею.

До конца обильной трапезы он повторял эту процедуру столь часто, что Флёр едва сдерживала себя, чтобы не выказать сомнений в корректности подобного поведения. Лакомясь засахаренными сливами, поданными на десерт вместе с другими сладостями, она спрашивала себя: неужели он действительно посмеет напиться за королевским столом как сапожник?

Но вопреки ее опасениям, когда они встали и он подал ей руку, чтобы она могла на нее опереться, пальцы его даже не дрогнули.

Строгий церемониал французского двора предусматривал, что осенью, после праздника урожая, дамы и кавалеры должны отходить ко сну в одиннадцать часов вечера. Король выказывал уважение к этому обычаю, но, по слухам, он в этот час направлялся в покои мадам де Брезе, а не королевы. Поскольку к тому же Ее Величество находилась в интересном положении, вряд ли она могла в этот день рассчитывать на посещение супруга.

Флёр в описываемый вечер не входила в число дам, обязанных помогать при раздевании пребывавшей в одиночестве королеве. Следуя этикету, графиня должна была отправиться в свои апартаменты вместе с супругом.

Они проделывали путь во враждебном молчании. Их тени, отбрасываемые на стены светом олеиновых ламп и напоминавшие какие-то гигантские, вырезанные из бумаги силуэты человеческих фигур, следовали рядом с ними. Подобная призракам, пара теней выглядела угрожающе, и это усиливало беспокойство молодой женщины. Она чувствовала, что граф де Шартьер, как клокочущий вулкан вот-вот разразится извержением.

— Можете идти! — сразу же отослал он ожидавшую Флёр камеристку.

Прислужница бросила на него короткий взгляд, присела в книксене и молча удалилась. А граф немедленно повернулся к графину с вином, предусмотрительно поставленному здесь заранее.

Рассерженная Флёр встала на пути между мужем и подносом, на котором стоял графин.

— Кто разрешил вам выставлять мою камеристку? — прошипела она. — По какому праву вы вмешиваетесь в мои дела?

— По праву того, кому вы принадлежите.

— И, демонстрируя это право, вы спокойно наблюдаете, как я изворачиваюсь, пытаясь справиться с застежками на спине?

— Ну зачем же такие сложности, красавица моя?

И прежде чем Флёр догадалась, что в его душе таятся злые умыслы, он обеими руками схватился за края декольте ее нового атласного сиреневого платья и одним махом разорвал его пополам. Ее возмущенный крик смешался с леденящим душу треском разрываемой ткани и глухим циничным хохотом мужчины.

— Вы сумасшедший! Вы совершенно пьяны! — возмущенно выкрикнула Флёр.

— Малость опьянел, но, к сожалению, недостаточно! — согласился граф, сардонически улыбаясь.

— Вы ведете себя непозволительно! — Флёр пыталась прикрыться обрывками своего платья, но укрыться было нечем. Повернувшись, она хотела накинуть домашний халат, заранее положенный рядом, но он предупредил и это ее намерение.

Флёр очутилась в сжатых со страшной силой тисках его рук, которые так прижали ее обнаженную грудь к твердой вышивке его бархатной куртки, что она едва могла дышать.

— Отпустите меня! Это такие манеры господствуют в вашей почтенной семье? — Даже если удары ее сердца доходят до самой шеи, все равно она не позволит ему заметить, что впадает в панику. — Пустите меня, или я буду звать на помощь!

— А кто вас услышит? Стены этого замка очень толсты, а почетную стражу перед дверью вы обретете не раньше, чем займете место фаворитки. Но не питайте напрасных надежд, уж я-то сумею этому помешать!

Без всякого соответствия этикету благородной дамы, Флёр барахталась в железных тисках его рук. От этой борьбы рассыпались тяжелые, высоко заколотые волосы, и при каждом резком движении на пол сыпались заколки. Элегантная прическа превратилась в водопад блестящих перепутанных прядей.

Среди всего этого шелковистого хаоса ее глаза пылали от ярости, как зеленые свечи, а нежные губы испускали все проклятия, которые приходили ей в голову.

Похожий на хищное животное, граф злобно улыбнулся:

— Вот, значит, какие штучки таятся под вашей напускной культурой, мадам. Этакая драчливая фурия с сомнительными высказываниями. Придется позаботиться о том, чтобы вы научились не давать волю своему язычку!