— Это ты, Стивен?

— Да. Почему ты не спишь? Ты знаешь, что уже три часа утра?

— Правда? Ты ведь не сердишься, милая, нет? Я думала о тебе, когда была одна в кабинете. Подойди сюда, скажи, что ты на меня не сердишься, хоть уже и три часа утра!

Тогда Стивен снимала старый твидовый пиджак и бросалась на кровать рядом с Мэри, слишком измотанная, чтобы сделать что-нибудь, только принимала девушку в объятия и позволяла ей лежать рядом, положив голову ей на плечо.

Но Мэри думала обо всем том, что она находила таким глубоко привлекательным в Стивен — шрам на ее щеке, выражение ее глаз, силу и странную, застенчивую нежность — эта сила иногда не умела быть нежной. И, когда они лежали, Стивен могла заснуть, изнуренная напряжением долгих часов работы. Но Мэри не спала, а если засыпала, то за окнами уже рассветало.

Однажды утром Стивен пристально посмотрела на Мэри:

— Подойди сюда. Тебе нехорошо? Что с тобой? Расскажи мне. — Ей показалось, что девушка необычно бледна, и что уголки ее губ опущены вниз; страх внезапно сжал ее сердце. — Расскажи сейчас же, что с тобой! — ее голос стал грубым от беспокойства, и она повелительно положила свою ладонь поверх ладони Мэри.

Мэри возразила:

— Не глупи; ничего со мной нет, со мной все прекрасно — ты что-то себе вообразила.

И в самом деле, что с ней было такого? Разве она не была в Париже со Стивен? Но ее глаза наполнились слезами, и она быстро отвернулась, чтобы скрыть их, стыдясь своего неразумия.

Стивен не отступала:

— Ты выглядишь вовсе не прекрасно. Не надо было нам оставаться в Париже этим летом. — И, потому что ее собственные нервы были в тот день на пределе, она нахмурилась. — Это все из-за того, что ты не ешь, когда я не прихожу есть. Я знаю, что ты не ешь — Пьер мне все рассказал. Не веди себя как маленький ребенок, Мэри! Я не смогу написать ни строчки, если буду чувствовать, что ты больна, потому что ничего не ешь, — от страха она начала терять голову. — Я пошлю за доктором, — резко закончила она.

Мэри отказалась от доктора наотрез. Что ей рассказывать ему? У нее нет никаких симптомов. Пьер все преувеличивает. Она довольно хорошо ест — она никогда много не ела. Пусть лучше Стивен продолжает работу и не терзает себя из-за ерунды.

Но Стивен, как ни старалась, не могла продолжать — весь остаток дня работа продвигалась очень плохо.

После этого она часто покидала свой стол и шла на поиски Мэри.

— Милая, где ты?

— Наверху, в моей спальне.

— Сойди вниз; я хочу, чтобы ты пришла в кабинет, — и, когда Мэри устраивалась там у огня: — Теперь расскажи мне точно, как ты себя чувствуешь — все в порядке?

И Мэри с улыбкой отвечала:

— Да, все со мной в порядке; клянусь тебе, Стивен!

Это была не идеальная атмосфера для работы, но книга к этому времени продвинулась настолько, что ничто, кроме бедствия, не могло остановить ее — это была одна из тех книг, которые твердо намерены появиться на свет и зреют вопреки своим авторам. В состоянии здоровья Мэри действительно не было ничего по-настоящему тревожащего. Она неважно выглядела, только и всего; и иногда она казалась какой-то поникшей, так что Стивен приходилось отрывать несколько часов от работы, чтобы они могли вместе прогуляться. Иногда они обедали в ресторане или выезжали за город, к бурной радости Дэвида; или просто бродили по улицам рука об руку, как когда впервые вернулись в Париж. И Мэри, чувствуя себя счастливой, оживала на эти несколько часов, как по волшебству. Но, когда она снова оказывалась в одиночестве, когда ей было некуда идти и не с кем поговорить, потому что Стивен снова была за столом, тогда она становилась вялой, что не было под стать ни ее возрасту, ни положению.

В канун Рождества прибыл Брокетт и принес цветы. Мэри ушла гулять с Дэвидом, и Стивен пришлось со вздохом покинуть свой стол.

— Заходи, Брокетт. Надо же, какая чудесная сирень!

Он сел и зажег сигарету.

— Да, разве она не прекрасна? Я купил ее для Мэри. Как она поживает?

Стивен помедлила.

— Не очень хорошо… Мне тревожно за нее.

Брокетт нахмурился и стал задумчиво смотреть на огонь. Он кое-что хотел сказать Стивен; хотел предупредить ее, но не был уверен, как она примет это предупреждение — неудивительно, что бедная девочка не в форме, ведь ей приходится вести смертельно скучное существование! Если Стивен позволила бы ему, он хотел бы дать совет, предостеречь, быть честным до грубости, если понадобится. Однажды он уже был честным до грубости по поводу ее работы, но это было не такое деликатное дело.

Он начал суетливо двигать своими мягкими белыми руками, постукивая пальцами по ручке кресла.

— Стивен, я собирался поговорить с тобой о Мэри. Она поразила меня своим откровенно угнетенным видом в последний раз, когда я видел ее — когда это было, в понедельник? Да, она поразила меня своим угнетенным видом.

— Ну конечно же, ты ошибся… — прервала его Стивен.

— Нет, я совершенно уверен, что не ошибся, — настаивал он. Потом сказал: — Я собираюсь сделать кое-что очень рискованное — я рискую потерять твою дружбу.

В его голосе слышалось такое сожаление, что Стивен спросила:

— И в чем же дело, Брокетт?

— В тебе, дорогая моя. Ты ведешь нечестную игру с этой девушкой; жизнь, которую она ведет, подходит скорее матери-аббатисе. От такого у кого угодно вырастет горб, а Мэри, похоже, заработает неврастению!

— Да что ты имеешь в виду?

— Если не будешь дуться, тогда скажу. Послушай, я больше не собираюсь притворяться. Конечно же, все мы знаем, что вы с ней любовницы. Вы постепенно становитесь чем-то вроде легенды — все позабыто ради любви, и тому подобное… Но Мэри слишком молода, чтобы становиться легендой; да и ты, дорогая моя, тоже. У тебя-то есть твоя работа, а у Мэри ничего нет — бедная девочка ни души не знает в Париже. Пожалуйста, не перебивай. Я вовсе не закончил; мне придется выложить все начистоту, и я это сделаю. Вы с ней решили жить одним домом — по мне, так это ничем не лучше брака! Но, будь ты мужчиной, все было бы по-другому; у вас, конечно же, была бы куча друзей, а Мэри могла бы завести ребенка. Ах, Бога ради, Стивен, не делай такие большие глаза. Мэри совершенно нормальная молодая женщина; она не может жить одной любовью, все это чушь — особенно, как подсказывает мне моя проницательность, когда ты работаешь, ведь тогда эта диета довольно скудная. Бога ради, отпусти ее немножко погулять! Почему, например, ты не приведешь ее к Валери Сеймур? У Валери она встретит множество людей, и что в этом плохого, я тебя спрашиваю? Ты бегаешь от себе подобных, как черт от ладана! Мэри ужасно нужны друзья, и ей нужно развлекаться. Только поостерегись так называемых нормальных, — голос Брокетта стал горьким и агрессивным, — я не пытался бы навязываться им в друзья; я думаю не столько о тебе, сколько о Мэри; она молодая, а молодые легко ранимы…

Он был совершенно искренен. Он пытался помочь, подстегнутый своей занятной привязанностью к Стивен. В эту минуту он был по-дружески заботливым; ни капли цинизма не оставалось в нем — в эту минуту. Он дал честный совет, подсказанный его умственными способностями, возможно, единственным, что оставил ему мир.

И Стивен практически ничем не могла ответить. Она была по горло сыта отрицаниями и увертками, сыта молчаливой ложью, которая раздражала ее собственные инстинкты и казалась оскорблением для Мэри; поэтому она оставила дерзкие заявления Брокетта без ответа. В остальном она слегка опасалась, все еще чувствуя смутное недоверие к Валери Сеймур. Но она довольно хорошо понимала, что Брокетт был прав — сейчас Мэри часто бывало одиноко. Почему она никогда не думала об этом раньше? Она проклинала себя за свою нечуткость.

Потом Брокетт тактично сменил тему; он был слишком мудрым, чтобы не понимать, где следует остановиться. И вот он рассказывал ей о своей новой пьесе, которая для него была довольно необычным предприятием. Пока он говорил, Стивен охватило странное чувство облегчения от мысли, что он все знает… Да, она действительно чувствовала облегчение, потому что этот человек знал об ее отношениях с Мэри; потому что больше не было нужды вести себя так, как будто эти отношения были постыдными — по крайней мере, в присутствии Брокетта. В броне мира наконец отыскалась щель.