Она холодно смотрела на него, удивляясь, как она может выносить этого молодого человека и почему она вообще его терпит.

Первое, что поразило Стивен в квартире Валери — огромный и довольно великолепный беспорядок. Была в этой квартире какая-то блаженная небрежность, как будто ее хозяйка была слишком поглощена другими делами, чтобы следить за ее убранством. Ничего не лежало на своих местах, и многое лежало не на своих местах, и все это было покрыто легким слоем пыли — даже в просторной гостиной. Запах какого-то восточного благовония мешался с запахом тубероз, стоявших в кубке шестнадцатого века. На диване, истинно королевские размеры которого занимали большую часть затененного алькова, лежала коробка мятных конфет от Фуллера и лютня, но струны лютни были порваны.

Валери вышла с радушной улыбкой. Она не отличалась выдающейся красотой, но была пропорционально сложена, от чего казалась высокой. Она двигалась красиво, со спокойной бессознательной грацией, исходившей от этих совершенных пропорций. Ее лицо было улыбчивым, спокойным и мудрым; ее глаза были очень добрыми, очень голубыми, очень яркими. Она была одета вся в белое, и большая белая лисья шкура охватывала ее стройные красивые плечи. Кроме того, она обладала пышными светлыми волосами, которые так и норовили избавиться от шпилек; сразу было видно, что эти волосы отличаются непокорством и, как ее квартира, они были в великолепном беспорядке.

Она сказала:

— Я так рада наконец встретить вас, мисс Гордон, проходите же и садитесь. И, пожалуйста, курите, если захотите, — быстро добавила она, взглянув на красноречивые следы на пальцах Стивен.

Брокетт сказал:

— Определенно, это слишком прекрасно! Я чувствую, вы отлично подружитесь.

Стивен подумала: «Значит, вот она — Валери Сеймур».

Не успели они сесть, как Брокетт стал осаждать хозяйку дома личными вопросами. Настроение, до которого он дозрел в автомобиле, стало теперь исключительно настойчивым, так что он ерзал на стуле, нелепо жестикулируя:

— Дорогая, ты выглядишь абсолютно замечательно! Но скажи мне, что ты сделала с Полинской? Неужели утопила ее в голубом гроте на Капри? Очень надеюсь, моя дорогая, она была такая скучная и неопрятная! Ну, расскажи мне о Полинской. Как она вела себя, когда ты увезла ее на Капри? Она укусила кого-нибудь, прежде чем ты ее утопила? Я всегда пугался; ненавижу, когда меня кусают!

Валерии нахмурилась:

— По-моему, с ней все хорошо.

— Значит, ты ее утопила, дорогая! — пронзительно воскликнул Брокетт. Потом он взялся за весла и поплыл по течению сплетен о людях, о которых Стивен даже не слышала:

— Пат бросили — ты слышала об этом, дорогая? Как ты думаешь, она найдет утешение в кокаине или в чем-то подобном? Никогда не знаешь, что может случиться при таком эмоциональном темпераменте, правда? Арабелла уплыла на Лидо с Джейн Григг. На Григг недавно свалилась куча денег, так что, надеюсь, они будут безумно счастливы и глупы, пока это продлится — я имею в виду деньги… А слышала ты про Рэчел Моррис? Говорят… — он разливался, как весенний ручей, а Валери зевала и со скучающим видом давала односложные ответы.

А Стивен сидела рядом и молчаливо курила, мрачно думая: «Все это говорится из-за меня. Брокетт хочет, чтобы я видела — он знает, кто я есть, и хочет, чтобы Валери Сеймур это тоже знала — видимо, это сделает меня желанной гостьей».

Она не знала, чувствовать гнев или облегчение от того, что здесь, по крайней мере, не нужно притворяться.

Но через некоторое время в глазах Валери ей почудилось некое одобрение. Эти глаза изучили ее и втайне одобряли результат, как ей показалось. Ее охватывал медленный гнев. Валери Сеймур чувствовала это тайное одобрение не потому, что ее гостья была порядочным человеком, обладала волей к работе, дисциплинированным умом, тем, что когда-нибудь должно было стать талантом, но скорее потому, что она видела перед собой все внешние стигмы аномальности — поистине, раны Распятого — вот почему Валери сидела здесь и одобряла ее.

И тогда, как будто эти горькие мысли передались Валери, та внезапно улыбнулась Стивен. Повернувшись спиной к Брокетту с его болтовней, она довольно серьезно заговорила со своей гостьей об ее работе, о книгах, о жизни; и, пока она говорила, Стивен начала лучше понимать то очарование, которое многие чувствовали в этой женщине; очарование, обязанное собой не столько физической привлекательности, сколько огромному такту и пониманию, стремлению доставлять удовольствие, стремлению к красоте во всех ее формах — да, отсюда исходило ее очарование. И во время этого разговора Стивен осознавала, что она была не просто либертинкой в садах любви, но скорее существом, рожденным не в ту эпоху, язычницей, прикованной к христианскому веку, она, несомненно, могла бы сказать вместе с Пьером Луисом: «Le monde moderne succombe sous un envahissement de laideur[29]». Ей казалось, что она угадывает в этих лучистых глазах бледный, но неистовый огонь фанатика.

Наконец Валери Сеймур спросила, сколько времени она еще собирается пробыть в Париже.

И Стивен ответила:

— Я собираюсь здесь жить, — удивляясь своим словам, потому что до этой минуты она еще не принимала такого решения.

Это, казалось, было приятно Валери:

— Если вам нужен дом, я знаю один на улице Жакоб; он довольно заброшенный, но там прекрасный сад. Почему бы вам не посмотреть на него? Можете отправиться завтра. Конечно, вам придется жить на этом берегу, Рив Гош — единственно возможный Париж.

— Я хотела бы посмотреть старый дом, — сказала Стивен.

Тогда Валери сразу же отошла к телефону и стала звонить хозяину дома. Встреча была назначена на следующее утро, в одиннадцать часов.

— Это довольно печальный старый дом, — предупредила она, — долгое время никто не заботился о том, чтобы придать ему уют, но если вы его купите, то все измените, ведь я думаю, что он станет вашим домом.

Стивен вспыхнула:

— Мой дом в Англии, — выпалила она, потому что ее мысли сразу улетели в Мортон.

Но Валери ответила:

— У человека может быть два дома — может быть много домов. Окажите любезность нашему милому Парижу и подарите ему привилегию стать вашим вторым домом — для него это будет большая честь, мисс Гордон. — Иногда она говорила церемонно, как сейчас, и в ее устах эти речи казались странно старомодными.

Брокетт, довольно сникший и явно задумчивый, как иногда случалось, когда Валери осаживала его, пожаловался на боль над правым глазом:

— Надо бы мне принять фенацетин, — грустно сказал он, — у меня всегда эта странная боль над правым глазом — вам не кажется, что это синусит?

Он терпеть не мог малейшей боли.

Хозяйка послала за фенацетином, и Брокетт проглотил пару таблеток:

 — Валери меня больше не любит, — вздохнул он, с горестным видом глядя на Стивен. — По-моему, это жестоко, но так всегда и бывает, когда я представляю своих лучших друзей друг другу — они сразу объединяются, а меня оставляют за дверьми; но я, слава небесам, умею прощать.

Они рассмеялись, и Валери заставила его переместиться на диван, где он приземлился прямо на лютню.

— О Господи, — простонал он, — теперь я повредил позвоночник! Далеко не мягкая посадка, — и начал что-то тренькать на единственной струне лютни.

Валерии подошла к своему столу, пребывавшему в беспорядке, и начала писать список адресов:

— Они могут пригодиться вам, мисс Гордон.

— Стивен! — воскликнул Брокетт. — Называй бедняжку Стивен.

— Можно?

Стивен кивнула:

— Да, прошу вас.

— Хорошо, тогда я Валери. Договорились?

— Договор скреплен, — объявил Брокетт. С изумительным мастерством он наигрывал «О Sole Mio[30]» на одной струне, потом вдруг остановился: — Я знаю, о чем я забыл — фехтование, Стивен, ты забыла о своем фехтовании! Мы собирались спросить у Валери адрес Бюиссона; говорят, он лучший учитель в Европе.