— Ты! — сказал он. Голос его дрожал от злости, и прохожие оборачивались в его сторону.

На секунду Цю заколебался. Ему хотелось просто удрать. Но тут его словно окутало покрывало равнодушия и душевного покоя. Цю принял неизбежное. Саймон Юнг или тот человек, которым они его считают, или нет. И то, чему суждено произойти в следующие несколько секунд, или продвинет сооружение стены, или отбросит его назад. Важно только одно — это должно случиться, и, так или иначе, сотрудники «Маджонга» наконец узнают, кто же на самом деле этот англичанин.

Саймон Юнг медленно приближался к Цю, остававшемуся в тени фонарей. Он ни на секунду не оторвал свой взор от лица Красного Дракона. Цю бесстрастно смотрел на Саймона. Когда англичанин оказался всего в нескольких шагах от него, Цю развел руками и произнес несколько слов на диалекте хакка, который — он знал это — Саймон не понимает. Саймон нахмурился.

— Я знаю тебя, — сказал он.

Цю удивился. Он считал, что Юнг находится не в таком состоянии, чтобы узнавать кого бы то ни было.

— Но я не знаю вас, — поспешил ответить Цю, продолжая говорить на диалекте хакка. — Пожалуйста, идите своей дорогой.

— Я знаю тебя, — повторил Саймон. Со стороны могло показаться, что он встретился с шапочным знакомым, но не может припомнить его имени. — Это сделал ты. Ты подменил одни фальшивки другими. И этот старый глупец еще осмеливается читать мне лекции о коммерческой честности! О Боже мой!

Цю молчал, и Саймон подошел еще ближе. Нагнувшись, он всмотрелся в лицо китайца.

— Цю Цяньвэй, — сказал он наконец. По его голосу было слышно, что он владеет собой. — Вот ты кто! Брат моей жены… — Он покачал головой, а затем повторил: — Цю Цяньвэй.

Китаец знал, что ему ничто не грозит, но, когда он услышал свое имя второй раз, он ощутил укол беспокойства. События развивались не так, как следовало, по его мнению. Цю считал, что если бы он сам оказался перед угрозой разорения, да еще узнал, что Цинцин сбежала от него на Запад, и все это в один день, то он был бы раздавлен и уничтожен. Но Юнг почему-то полностью владел собой, в его глазах светилась искорка узнавания и осмысленности предстоящих поступков.

— Я ничего не делал, — сказал Цю, защищая себя, все на том же диалекте хакка.

За плечом Саймона он заметил двух полицейских, смотревших на них с подозрением. Один повернулся к другому и сказал несколько слов, и оба направились к странной паре, стоявшей неподалеку от здания суда.

— Ты сделал это, — повторил Саймон, на этот раз по-китайски. — У меня нет ни времени, ни сил разобраться с тобой прямо сейчас, Цю Цяньвэй. Но я не забуду того, что ты сделал. Нам представится случай подискутировать на эту тему где-нибудь в другом месте.

Какой-то один краткий и страшный миг Цю не мог пошевелиться. Он стоял, будто приклеенный к месту, словно загипнотизированный светом, горевшим в глазах англичанина, изумленный таким неожиданным проявлением силы. Но потом он взял себя в руки, отметив взглядом приближение полицейских.

— Вы не доверяете мне, мистер Юнг? — тихо спросил он по-английски.

Саймон оторопел. Он протянул руку к Цю, словно опасаясь, что его пальцы пройдут сквозь собеседника, будто перед ним призрак, а не реальное лицо. И тут Цю повернул голову в сторону приближавшихся полицейских, и Саймон сделал ошибку, посмотрев туда же, пытаясь понять, что привлекло внимание его оппонента.

Живые костяшки «Маджонга», охранявшие Куинсвэй, мгновенно перегруппировались в последний раз. Когда Саймон повернулся назад, он обнаружил, что на том месте, где секундой раньше стоял Красный Дракон, появилась маленькая фигурка в очках, чем-то напоминавшая Цю, но это был не Цю, а женщина с двумя тяжелыми полиэтиленовыми пакетами в руках. Она неприязненно взглянула на Саймона и пошла дальше своей дорогой.

— Эй, ты! — закричал Саймон. — Стой!

Когда один из полицейских положил руку ему на плечо, он резко сбросил ее и кинулся за женщиной. Но коп, привыкший иметь дело с удиравшими от закона, оказался проворнее. Он выбросил ногу и подцепил ступню Саймона. Ноги Юнга подогнулись в коленях и он упал на асфальт.

С верхней площадки трамвая, ползущего по ярко освещенной улице, Цю увидел «иностранного дьявола», стоявшего на тротуаре на коленях, и полицейского, державшего его за плечо. На мгновение Цю стало не по себе: в памяти зашевелилось слабое, ускользающее, неприятное воспоминание, которое каким-то образом ассоциировалось с тем, что Цю увидел сейчас. Внезапно перед его мысленным взором встала прежняя картина, и лицо его вытянулось. Он вновь увидел высокопоставленного сотрудника аппарата партии, наблюдавшего, как преданный агент Цю стоит на коленях в собственной блевотине, а люди из подразделения «8341», глумятся над гордостью тех обоих, делают все, чтобы они потеряли лицо, издеваются, отказывая им двоим во всех тех качествах, которые делают человека человеком и возвышают его над остальными животными. Или, что в глазах Цю было одним и тем же, над «вайжень» — «иностранными дьяволами» Гонконга.

Во всяком случае, над большинством из них…

Женщина сидела на корточках на обочине дороги, обхватив колени руками, и смотрела, как приближается облако пыли, — машина подъезжала все ближе. Сложившись почти вдвое, женщина провела в такой позе уже полчаса, но она привыкла сидеть на корточках, это не причиняло ей неудобств. Было очень жарко, больше тридцати градусов, влажность тоже была высокой. Женщину сильно донимали мухи. Однако сидеть на обочине казалось лучше, чем работать на рисовых полях. Что угодно, только не работа на рисовых полях!

Когда облако пыли подобралось к ней совсем близко, женщина увидела, что его поднимает черный потрепанный «шанхай» — единственная марка машин, известная ей. Она узнала марку, потому что у секретаря местной производственной бригады был такой же автомобиль, и даже в лучшем состоянии, чем этот, который свернул с дороги на обочину и, задребезжав, заглох. Секунду ничего не происходило, затем впереди со стороны пассажирского сиденья открылась дверца, и на дорогу вылез человек, картинно потянувшийся всем телом. Женщина узнала и его. Она громко отхаркалась и сплюнула. Так, значит, кадровый работник из Пекина вернулся — да утопят в дерьме его и таких, как он.

Затем открылись задние дверцы машины, и женщина проворно вскочила на ноги.

Джинни вышла первой. Она все еще была в том же платье, в котором поехала забирать Диану из госпиталя; но теперь оно было мятым и влажным от пота. Крестьянка с изумлением разглядывала ее наряд, пытаясь угадать, сколько он может стоить. Кучу денег, конечно, это сразу ясно. Но, поскольку она никогда не видела ничего даже отдаленно похожего на это платье, ей, конечно, трудно было назвать точную цену.

Лицо у приехавшей женщины было гладким и миловидным, но под глазами залегли черные тени — ясное дело, незнакомка недавно плакала. Она не спеша осмотрелась вокруг, будто не веря своим глазам, и женщина с обочины тоже обвела взглядом окружающий мир, пытаясь понять, что же так потрясло незнакомку. Извилистая дорога петляла меж низких, поросших лесом холмов, окаймлявших лессовую равнину, сплошь в рисовых полях, урожай с которых уже по большей части был убран. Жаркий влажный воздух липнет к коже, словно тяжелая плотная одежда. Серое небо готово вот-вот разразиться бурей. Весь мир таков. Разве нет?

— Иди! — крикнул кадровый работник незнакомке. — Иди и поздоровайся со своей сестрой.

Хорошо одетая госпожа подчинилась, но очень нехотя. Она приблизилась к крестьянке, сохранявшей бесстрастное выражение лица. Обе долго стояли и смотрели друг на друга.

— Кайхуэй? — нерешительно спросила незнакомка.

— Да.

Джинни покачала головой, пытаясь заставить себя поверить.

— Он сказал мне, что ты умерла, — прохрипела она.

— Ну, теперь ты видишь, что я жива. — Кайхуэй говорила с сильным сычуаньским акцентом, но Джинни понимала ее. — Не надо верить всему, что он говорит. — Женщина мотнула головой в сторону Цю, угрожающе насупившему брови в ответ.