— Он сказал, что расстреляет тебя. Тебя и Минчао.

— Минчао вроде здоров, он скоро женится. Ты приехала как раз к свадьбе, старшая сестра. — Наступила долгая пауза, во время которой обе продолжали молча смотреть друг на друга. — Я небось должна быть рада встрече с тобой.

— Слишком много лет прошло.

— Да. Трудно начать все сначала.

Они не сделали попытки прикоснуться друг к другу.

— Как надолго ты останешься здесь, Линьхуа?

Джинни вздрогнула, услышав свое прежнее китайское имя, и не сразу ответила. Она повернулась к Цю, и лицо ее внезапно исказилось от ненависти и страха.

— Спроси его!

— Не стоит спрашивать его. В ответ будет только ложь. Ложь и огорчение. И от него, и от его семьи.

— Его семьи?

— Да. Они тоже приехали сюда. Отец, мать и ребенок. Мальчик. Мальчик неплохой. — Кайхуэй повысила голос, чтобы Цю слышал ее. — Но отец и мать совсем не так уж хороши, они нуждаются в перевоспитании. Раз нет больше школы «Седьмого мая»,[26] так давайте пошлем их в Чаян. — Она понизила голос и сказала обычным тоном. — Твои дети тоже приехали?

— Да.

— А твой муж?

Джинни вытерла слезу, выкатившуюся из уголка глаза.

— Он не приехал.

Кайхуэй увидела, что ее сестре больно говорить о своем муже, и флегматично кивнула, словно ожидала именно такого ответа.

— Где мои племянница и племянник?

Джинни сделала усилие над собой и повернулась. Дети уже вышли из машины и стояли теперь чуть поодаль. Она взглянула на них, и сердце ее пронзила жалость, которую она не смела выказать. На их лицах все еще лежала печать ужаса от событий, произошедших за последние двадцать четыре часа. Путешествие было изнуряющим. Действие наркотиков прошло, и они проснулись, когда их вывозили из Чэнду, столицы провинции Сычуань. Все трое чувствовали себя очень скверно. Им дали немного воды, но есть не давали. Джинни понимала, что с ними произошло, и принимала это как данность. Но дети все еще не понимали этого и не были готовы смириться.

— Вот они. — Джинни собрала немногие оставшиеся у нее силы и заговорила с детьми по-английски.

— Это ваша тетя, моя сестра Кайхуэй. Она говорит только по-китайски.

Дети молчали. Джинни даже не была уверена, что они слышат ее. Они смотрели на Кайхуэй, словно на инопланетянку. Джинни вздохнула и снова повернулась к сестре.

— Они не говорят по-китайски.

— Тогда в деревне им придется трудно. Почему ты не научила их?

— Я старалась. Их няня тоже учила их. Но, когда они уехали в Англию, они все забыли, — Кайхуэй наморщила лоб.

— Где эта Англия? Недалеко от Гонконга?

— Нет, младшая сестра. Очень далеко. — Джинни сглотнула слезы, которые тугим комком подступили к горлу.

Она знала, что ей предстоит, и была готова к этому, но дети… Не впадай в отчаяние, сказала она себе. Ты их единственная опора, единственная надежда…

— Привет. Ни хао. — Это заговорила Диана.

Джинни посмотрела на дочь и с удивлением увидела, что та протягивает Кайхуэй руку.

— Ни хао, — приветливо ответила сестра.

Диана почувствовала, как ее руку сжимает грубая рука тетки, и едва не выдернула свою. Как может эта женщина быть их родственницей? Такая толстая, коренастая, а на мешковатой одежде из серой вылинявшей ткани заплаты и незаметные мелкие дырочки. Круглое морщинистое лицо казалось лицом пожилой женщины, но Диана знала, что ее тетка младше ее матери. Тетя Кайхуэй — крестьянка. Ее жизнь была трудной. Вот почему она выглядит состарившейся раньше времени. Единственное, что было в ней приятного, так это глаза — и они добрые. Диане понравились глаза ее тети.

— Теперь нам надо идти. — Кайхуэй посмотрела на Цю. — У них есть вещи?

— Никаких вещей.

— Хорошо. Они выдержат?

— Да.

Кайхуэй посмотрела на прибывших еще одним долгим взглядом и увидела три измученные души, едва державшиеся в теле.

— Точно?

— Да! — сказал Цю.

— Тогда пошли.

Кайхуэй пошла по склону холма, поднимаясь к лесу и ведя их тропой, протоптанной сотней поколений, ходивших босиком, и еще сотней поколений, носивших башмаки на деревянной подошве, и еще сотней, обутых уже в сандалии, такие же, как на ней самой. Ходьба пешком по сельской местности в жаркой Сычуани — нелегкое дело, но для троих измотанных гонконгцев она показалась настоящей пыткой. Мэт первым пожаловался вслух.

— Почему мы не можем доехать на машине? — спросил он с раздражением.

— Дороги нет, — ответил Цю.

Он довольно быстро обнаружил, что испытывает сильную неприязнь к Мэту, который, казалось, не унаследовал ни одно из положительных качеств своего отца. Парень просто слабак. Ну что ж, погостит в Чаяне и сразу окрепнет, закалится.

— Почему нет дороги? Я знал, что эта страна — настоящая дыра, но, Боже мой…

— Когда-нибудь здесь будут дороги. Чаян еще недостаточно большой город.

— Где мы? Почему ты привез нас сюда?

— Это провинция Сычуань. Вы идете в деревню, которая называется Чаян, где вы и останетесь.

— Как надолго?

— На всю жизнь.

Отвечая на вопрос мальчика, Цю шел впереди Мэта и не мог видеть его лица, но он услышал, как тот всхлипнул, и испытал злорадство.

— Зачем ты делаешь это? — спросил Мэт.

Цю лишь злобно ухмыльнулся и промолчал.

Дорога стала круче. Через сорок пять минут медленного продвижения вперед отряд распался на отдельные группки. Кайхуэй продолжала подниматься вверх все в том же ровном неспешном темпе, и Диана старалась не отставать от нее. Следом, чуть приотстав, шла Джинни. Но Мэт уже выдохся. Он не ел больше двенадцати часов, голова у него гудела, он обливался потом. Вдруг он споткнулся о какой-то корень и упал. Цю ткнул его носком ботинка и сказал:

— Вставай!

— Я устал. Оставьте меня здесь.

— Невозможно. Мы должны идти. Ты сможешь отдохнуть в деревне.

— Я же сказал, оставьте меня!

Цю глянул на него сверху вниз и не увидел ничего, достойного сочувствия. Мэт был одет в то, что подобрали мальчику его похитители: застиранные голубые джинсы и футболку, которая когда-то была белой. Он выглядел неважно. Какой богатый человек в здравом уме будет прикидываться несчастным, спросил себя взбешенный Цю. А лицо-то! Страдальческое, жалкое… Он дал подростку пинка под ребра. Мэт застонал от боли.

— Слушай меня, английский мальчик. — Цю не пытался скрыть свою злость. — Ты что думаешь, я по собственному желанию валандаюсь здесь с таким слабаком, как ты? Нет! Ты слышал когда-нибудь о том, что называют Великим походом,[27] а?

Сто тридцать тысяч мужчин, женщин и детей вышли в путь, но только двадцать тысяч из них дошли до места. Наши отцы оставили сто десять тысяч человек, там, где те попадали, — на льду или в пустыне, под палящим солнцем равнин. Где они теперь? Они мертвы! Мертвы! Ты должен научиться «цзыли гэншан». Ты знаешь, что это такое? Тогда пусть это будут первые китайские слова, которые ты выучишь: цзыли гэншан — опора на собственные силы. Повтори!

— Жили жиншанг… — У Мэта не сразу получилось.

— Гэншан, гэн, гэн! — Цю настаивал, издеваясь. Наконец он сказал: — Уже лучше. А теперь вставай. Вставай! — Он пинал Мэта снова и снова, пока мальчик не встал на ноги и не заковылял в полубессознательном состоянии к тому месту, где ждали мать и Диана. Их лица были горестны, но они не могли ничем помочь ему.

— Я бы убил этого человека, — прошептал Мэт, тащась следом за матерью. — Это было бы не трудно: он не слишком сильный, а нас трое…

— Мэт, не неси чепухи, — запретила ему Джинни. — Нам некуда бежать. Если мы коснемся его хоть пальцем, нас схватят и казнят. Мы ничего не можем поделать.

— Но ведь должен же быть какой-то выход. Должен быть!

— У нас нет выхода, — сказала Диана. Она натерла мозоль на правой ноге и боялась, что мозоль лопнет, прежде чем они дойдут до места назначения. Ей трудно было даже разговаривать, и бессилие ее брата только усугубляло ее собственные страдания. Она хотела, чтобы он замолчал. — Давай лучше надеяться, что мы скоро дойдем до деревни. Может быть, нас там покормят. Побереги дыхание.