Очень долго двое мужчин стояли молча лицом к лицу, не сводя друг с друга глаз. Наконец Сунь Шаньван спокойно произнес:

— Я думаю, что это еще больший блеф, Саймон Юнг. У вас нет намерения обменять все, что может предложить Гонконг, на жизнь, точнее на существование в Чаяне?

— Может быть, вы и правы, Сунь Шаньван, — задумчиво ответил Саймон. — Но, по крайней мере, я уверен, что в Чаяне меня примут доброжелательно. В то время как при моем возвращении в Гонконг неминуемо возникнут проблемы.

— Какие проблемы?

Саймон рассмеялся.

— Неужели вы и в самом деле думаете, что я смогу начать жизнь заново в том же месте, где я ее кончил? Вы же помните: было судебное разбирательство, скандал? Окончательный разрыв с моим отцом… Многое, очень многое произошло, Сунь Шаньван.

— А неужели вы, в свою очередь, думаете, что мы не приняли все это во внимание? Заместитель комиссара Рид уже помогает нам: оказалось достаточно легким делом уговорить его начать распространять историю, которую мы ему разработали, а именно: у вас было сильное нервное потрясение — шок после покушения на убийство, взрывы на заводе… Все эти события расстроили работу вашего мозга…

Саймон не пожелал скрыть свое удивление.

— Вы говорите о Питере Риде так, словно он работает на вас, но ведь это не так.

— Разве не так? — Сунь Шаньван рассмеялся. — Когда я говорил, что «все мы прагматики», то я определенно имел в виду и британское правительство. — Он перестал смеяться. — Вас использовала ваша собственная сторона, Саймон Юнг. Они заставили вас танцевать под нашу дудку, если я могу так выразиться.

— Но это же абсолютно непостижимо…

— Глупости. Любое правительство сделало бы то же самое. Нет, не похоже, что вас будут осуждать в Гонконге. И есть еще кое-что, о чем вам следовало бы помнить.

— Что именно?

— Вы участвовали в операции по уничтожению русского банка. Множество людей будут готовы простить очень многое такому человеку.

— Да? А что со вкладчиками этого банка? Или понимание политических реалий моим правительством распространяется так далеко, чтобы уничтожить всех вкладчиков вместе с банком?

— Конечно. Не позволяйте вашему альтруизму заводить вас чересчур далеко. Есть пределы тому, что мы можем простить вашему альтруизму. Нет, я повторяю, мы не намерены менять вашу комфортабельную жизнь в Гонконге на что-либо другое.

— И я тоже повторю: возможно, что намерен. Как любопытно было бы это выяснить… — Саймон взглянул на часы и сказал: — Пора звонить, Сунь Шаньван.

Армия Сунь Шаньвана тихо вступила в Гонконг и растворилась в нем, словно волна, ушедшая в песок.

Инспектор иммиграционной службы Тун уже почти закончил свою девятичасовую смену в аэропорту Кай Так. У него был только небольшой перерыв на обед, но, поскольку весь остаток ночи прошел без особых происшествий, инспектор ощущал себя вполне в силах еще и пофлиртовать с Алисой Чань, сидевшей с ним за одним столом. Алиса была помолвлена с офицером таможенной службы, который, казалось, не торопился со свадебной церемонией, так что эта красивая молодая и здоровая женщина не видела причин, которые помешали бы ей провести отрезочек свободного времени с Рикки Туном. Правда, Рикки женат, и жена его недавно родила ему первенца — девочку… но почему бы и нет, — считала Алиса. Всегда надо платить за то, что находишься в хороших отношениях с коллегами… Особенно с таким симпатичным парнем, получающим по высшему разряду.

И когда ранний самолет из Сиани исторг из своего чрева толпу пассажиров, двое офицеров взглянули на часы, обменялись печальными взглядами и приготовились потратить остатки своих убывающих сил на проверку документов последних иммигрантов, прибывших за эту длинную ночь.

Рикки сделал приглашающий жест рукой, и хорошо одетый китаец шагнул за желтую линию. Офицер проверил его паспорт, выданный в Пекине три года назад, сравнил фотографию с улыбающимся лицом обладателя паспорта и соотнесся с двухтомной «Библией» — перечнем лиц, въезд которым в Гонконг запрещен.

— Цель вашего визита, мистер Ван?

— Деловая поездка. Я член делегации Торговой палаты Сиани, приехал по приглашению вашего правительства. Этот человек — китаец указал на мужчину, которым занималась Алиса, — член той же делегации.

Рикки взглянул на обоих пассажиров. Оба были в темно-серых костюмах, галстуках и очках — ни дать ни взять, пара серьезных бизнесменов. Им обоим было что-то около тридцати, что вполне соответствовало дате рождения, написанной в паспорте, который инспектор держал в руках.

— Как долго вы собираетесь пробыть в Гонконге?

— Два дня.

— Поручительство?

— Вот оно. — Пассажир достал письмо, подписанное секретарем по делам финансов.

Рикки бегло прочитал его. Он видел сотни таких документов — этот ничем не отличался от других. Он еще дочитывал письмо, а рука его уже потянулась за резиновой печатью. Он поздновато вспомнил об официальной кампании за поддержание вежливости, развернувшейся недавно в городе.

— Приятного пребывания в Гонконге!

— Спасибо.

Гость из Китая взял свой паспорт и прошел дальше, превратившись в простого человека из толпы. По обе стороны от Рикки за такими же столами сидели еще тридцать инспекторов, фильтруя никогда не прекращавшийся поток приезжих из всех частей света. Взгляд Рикки метнулся к стенным часам. Еще десять минут, и он будет свободен. Может быть, Алиса захочет позавтракать… На Моди-роуд он обнаружил недавно одно хорошее местечко… Он поднял руку, и еще один пассажир пересек желтую линию.

Тем временем мистер Ван и девять его коллег прошли через таможню и оказались в Гонконге, никем не замеченные и никому не запомнившиеся.

Несколькими милями севернее на гонконгской стороне крытого моста, соединяющего Китайскую Народную Республику и Новые территории, стоял констебль Пан Кай-Мунь. Этим утром работа его заключалась в том, чтобы охранять массивные скользящие ворота, ведущие к таможне и контрольным постам иммиграционной службы. Он наблюдал, как первый из пяти пассажирских поездов за день с тяжелым вздохом остановился у станции Ло У, и поток пассажиров полился мимо него. Вечно все те же скучные людишки: крестьяне с мешками, старухи, сгибающиеся под тяжестью тяжеленных корзин, кучка гонконгцев, что возвращаются из поездок к своим родственникам. Этих всегда можно выделить по одежде. Пану не нравилась его служба. Он считал, что его таланты — о которых он был очень высокого мнения — просто гибнут на ней.

Вдруг его внимание привлек один из крестьян. Когда тот был еще в десяти метрах от констебля, Пан уже понял, что прибывший чем-то отличается от других. Пан целеустремленно направился на перехват этого парня в потоке пассажиров.

— Имя?

Пан сразу же понял, что парень — недотепа. Он ухмыльнулся констеблю, пробормотал несколько слов на каком-то непонятном диалекте, и двинулся дальше. Когда констебль развернул его лицом к себе, бессмысленная улыбка на лице парня ни на мгновение не изменилась.

— Имя?

— А-а-а! — Крестьянин снял с плеча брезентовый рюкзак и начал в нем рыться. Пан использовал эту возможность, чтобы хорошенько рассмотреть его, и, вглядевшись, решил, что ему около двадцати пяти лет. Крестьянин был довольно высок для китайца, мускулист и строен, если не считать легкой сутулости, вызванной тем, что всю жизнь он прожил в сельской местности. Короткий густой ежик черных волос, запавшие щеки, карие глаза, обветренная кожа — словом, ничего необычного. Но несмотря на внешний вид, говорящий о том, что человек этот только что приехал из какой-то глухой деревни, в этом царне было что-то странное. Пан задумчиво потер подбородок: что-то, не имеющее отношения к самому крестьянину, замечалось в нем… От него чем-то пахло.

Крестьянин выпрямился, насколько позволяла ему сутулость, заработанная как следствие тяжелого физического труда, и сунул в руки Пану пачку документов. Полицейский пролистал их и состроил гримасу: вид на жительство, потертый загранпаспорт, письмо из райкома партии с разрешением посещения Гонконга сроком на двадцать четыре часа с целью продажи фруктов и овощей. Пан взял на заметку имя крестьянина, которое ни о чем ему не говорило, и возвратил документы. До китайца не сразу дошло, что он должен взять их.