Даже преодолевая в среднем от двадцати пяти до тридцати миль в день, Кортни ухитрялась избегать жутких волдырей, о которых предупреждала Мэтти. Но сегодня она была уверена: без волдырей точно не обойдется. Чандос несся во весь опор, стремясь наверстать упущенное время. Кортни начала задаваться вопросом, не специально ли он делает путешествие как можно более трудным.

Казалось, он выискивал любую возможность, чтобы доставить ей неудобства. Это началось с самого утра, сразу после того, как они проснулись. Он выгнал ее из постели прямиком в седло, велев на этот раз ехать за ним.

Добравшись до своего лагеря под вечер, они обнаружили других лошадей, свежих и ухоженных. А костер пылал как ни в чем не бывало – костер, который никак не мог гореть со вчерашнего утра. Чандос издал пронзительный свист, и десять минут спустя появился индеец.

Прыгающий Волк был не слишком высок – впрочем, команчи славились искусной верховой ездой, а не ростом. На индейце была старая армейская рубашка с карабинным ремнем, затянутым низко на талии. Мокасины доходили ему до середины икр; больше его ноги ничто не закрывало, за исключением широкой, ниспадавшей до колен набедренной повязки. Блестящие, черные, длинные волосы индейца свободно развевались на ветру. Глаза у Волка, также черные как уголь, были близко посажены на широком лице. Кожа походила цветом на старую дубленую шкуру. Он был молод и долговяз, но могуч в плечах. В руках он бережно, как ребенка, нес ружье.

Кортни, когда индеец вошел в лагерь, затаила дыхание и наблюдала за тем, как мужчины обменялись приветствиями и присели на корточки у костра для неспешной беседы. Говорили они, конечно, на языке команчей.

Они явно пренебрегали ею, но она так или иначе не могла затеять с ними ужин у костра, поэтому принялась перебирать вещи, проверяя, не пропало ли что-нибудь. Все было на месте.

Вскоре Прыгающий Волк ушел, напоследок смерив Кортни тем же оценивающим взглядом, каким посмотрел на нее, как только вошел в лагерь, – долгим и сосредоточенным. Но если раньше его лицо выражало настороженность, теперь напряжение исчезло: Кортни могла поклясться, что он ей почти улыбнулся.

Он что-то сказал ей, но не стал дожидаться, пока Чандос переведет его слова. Когда Прыгающий Волк ушел, Чандос снова присел на корточки у огня, жуя травинку и продолжая глядеть на лесную прогалину, где исчез его друг.

Кортни решила, что он не станет передавать ей, что сказал Прыгающий Волк, и отправилась за припасами к ужину.

Когда она вернулась к костру с бобами, сушеной говядиной и печеньем, Чандос пристально посмотрел на нее.

– Я хочу, чтобы ты сожгла эту блузку, – внезапно сказал он.

Кортни решила, что он шутит.

– Что будешь, печенье или клецки?

– Сожги ее, Кошачьи Глаза.

Он не сводил глаз с глубокого выреза, сходившегося к узлу, которым она завязала свою блузку. Под ней была разорванная сорочка, надетая задом наперед – так, чтобы дыра оказалась сзади, а задняя часть спереди, прикрывая ее грудь, но лишь слегка.

– Твой друг сказал что-то о моей блузке?..

– Не меняй тему.

– Я и не меняла. Но я поменяю блузку, если это сделает тебя счастливым.

– Валяй. Потом принесешь ее…

– И не подумаю! – Да что это с ним? – В этой блузке нет ничего такого, что я не могу исправить. Зашила же я другую… – Она замолчала, прищуриваясь. – А, ясно. Если бы ты порвал мою блузку, все было бы в порядке, но теперь, когда ее порвал кто-то другой, ты хочешь, чтобы я ее сожгла. Угадала?

Он сердито посмотрел на девушку, и ее гнев растаял в жарком отсвете костра. Ревность, собственничество – что бы там ни было, это означало, что он испытывал к ней какое-то чувство. Кортни решила, что готова сделать то, о чем он ее попросил.

Она достала блузку кораллово-розового цвета и зашла за дерево, чтобы переодеться. Вернувшись через несколько минут, она молча бросила порванную белую блузку в костер. Огонь поглотил тонкий, изящный шелк за считанные секунды. Частицы пепла, взлетев вверх, унеслись по ветру.

Чандос продолжал задумчиво смотреть на огонь.

– Что сказал мне твой друг? – наконец спросила Кортни.

– Он говорил не с тобой.

– Но он смотрел на меня.

– Он говорил о тебе.

– И?..

На несколько мгновений воцарилась тишина, прерываемая лишь потрескиванием костра.

– Он высоко оценил твою храбрость, – наконец ответил Чандос.

Глаза Кортни расширились. Впрочем, Чандос этого не заметил, так как встал и направился прочь из лагеря, в сторону реки. Кортни вздохнула, раздумывая о том, были ли его слова правдой.

Не вполне. Он не захотел сказать ей, что настоящие слова Прыгающего Волка звучали так: «Теперь твоя женщина много храбрее. Будет хорошо, если ты решишь оставить ее».

Черт возьми, Чандос знал, что она стала храбрее, но это не имело никакого значения. Она по-прежнему хотела и заслуживала того, чего Чандос никогда не смог бы ей дать, и именно поэтому он ее не оставит. И все же когда Прыгающий Волк назвал ее «его женщиной», – это прозвучало так прекрасно. Черт бы побрал ее и эти кошачьи глаза!

Ему захотелось, чтобы это путешествие закончилось, чтобы оно вовсе не начиналось. Еще две недели рядом с этой женщиной стали бы для него сущим адом. Единственным, что его утешало, было то, что она дала ему повод перестать прикасаться к ней, упомянув о беременности. Конечно, это не означало, что он перестал ее хотеть…

Ему было страшно. Когда ее схватили, он почувствовал страх, какого не испытывал уже много лет. Это было чувство, к которому он стал совершенно невосприимчив в последние четыре года. Такой страх испытываешь только тогда, когда заботишься о ком-то, кого боишься потерять.

Эти раздумья мучили Чандоса, поэтому он решил сосредоточиться на мыслях о том, что он сделает с Уэйдом Смитом, когда найдет его. Смит уже много раз ускользал от него, как песок сквозь пальцы. Смогут ли они наконец завершить свою погоню в техасском Парисе?

Чандос провел беспокойную ночь, разрываясь между двумя этими проблемами.

В двух днях пути от Париса Кортни вывихнула лодыжку. Все вышло очень глупо. Она неловко наступила на большой камень и соскользнула с него. Если бы не сапог, все могло быть куда хуже.

Нога распухла так быстро, что девушка с трудом успела снять сапог. А сняв, уже не смогла снова его надеть. Боль можно было терпеть, пока Кортни не двигала ступней. Но о том, чтобы отлежаться и отложить путешествие, не могло быть и речи. Даже если бы Чандос сам предложил ей это, она бы не согласилась.

После этого случая отношение Чандоса изменилось. Теперь он проявлял безразличие лишь в половине случаев. Он стал не в пример заботливее. У нее сложилось впечатление, что он был рад возможности отплатить ей за то, что она выходила его после змеиного укуса.

Этот человек был так отчаянно независим, что, вероятно, ее помощь оскорбляла его. Впрочем, его долг был быстро погашен, ибо он заботливо удовлетворял все ее нужды, готовил еду и присматривал за всеми четырьмя лошадьми. Он смастерил ей костыль из прочной ветки. Он помогал ей садиться в седло и спешиваться. Наконец, он сбавил скорость езды, сократив ежедневно преодолеваемое расстояние на треть.

До того, как она вывихнула ногу, они двигались вдоль речного притока в юго-восточном направлении; после происшествия Чандос резко свернул на юго-запад. Кортни не знала этого, но он изменил направление именно из-за ее травмы. Они переправились через Ред-Ривер, затем, к ее разочарованию, объехали маленький город. Она несколько недель не видела цивилизации!

Через несколько часов они добрались до другого города. Чандос направился к ресторанчику под названием «Мамино местечко». Кортни до смерти надоели бобы – она была в восторге, что Чандос провел ее внутрь, несмотря на ее запыленный и непрезентабельный вид. В большом светлом зале стоял десяток столов, накрытых клетчатыми скатертями. Был полдень, поэтому занят был лишь один из них. Пара, сидевшая за этим столом, окинула Кортни и Чандоса быстрым оценивающим взглядом. При виде Чандоса женщина явно встревожилась. Пыльный и уставший, он, в своих черных штанах, темно-серой рубашке, распахнутой на груди, и черном шейном платке, свободно повязанном вокруг горла, всем своим видом напоминал разбойника с большой дороги.