Искушение («“Возлюбим, братья!” — знаю, знаю…») «Возлюбим, братья!» — знаю, знаю: Сей добродетельный обет Я неизменно повторяю Тебе, смиренница, вослед. Но горе, если на мгновенье Я вспомню о земной любви: «О, недостойное паденье! О, ризы чистые мои!» И как постыдного недуга, Как нечестивого огня, Ты, вероломная подруга, Бежишь погибшего меня. Но мне мятежный жар лобзаний, Мне привкус крови на губах Твоих дороже бормотаний О вечности, о небесах. Искушение («Все пропало, все кончено: к черту…») Все пропало, все кончено: к черту Вдохновенье, надежда, любовь! Ты вливаешься с шумом в аорту, Воспаленная, душная кровь. И по жилам чудовищной вестью Пробегаешь быстрее огня, К преступленью, к позору, к бесчестью Призывая, толкая меня. Но какое еще преступленье, И какая там совесть, — когда Целый мир в сумасшедшем круженье Полетел неизвестно куда? «О, легионы темных слов!..» О, легионы темных слов! Как потревоженные тени, Бежите вы из царства снов, Неся стенания и пени. Беда тому, кто вызвал вас, Кто вам придумал сочетанья: Внезапно ночью пробудясь, Он не припомнит заклинанья. И вы, Панурговы стада, Гонимы смертною тоскою, Во тьму вы ринетесь тогда, Его толкая пред собою. «Ты прячешь, мудрая змея…» Ты прячешь, мудрая змея, Твое раздвоенное жало: Соблазн, падение сначала, И после — страх небытия. Стезею сладостных утех Ты вводишь нас во искушенье: В себе несет свое отмщенье Содеянный и скрытый грех. «Ни муз, ни хоров, ни Орфея…» Ни муз, ни хоров, ни Орфея, Ни легких, сладостных теней. Что вьются рея, розовея Среди сияющих полей. Кулисы рушатся. В разрывы Глядит пустынный небосвод, — И ветер страшный и правдивый Об одиночестве поет. «Уже растут дневные голоса…» Уже растут дневные голоса, Уже бегут восторженные воды, И теплое дыхание природы Туманит голубые небеса. Увы! меж тем, как нарастает день, Меж тем, как ширится его сиянье, — Уже ложится медленная тень На наше бедное существованье. То злая тень: среди земной весны, С ее игрой, и блеском, и цветеньем, Одни лишь мы тревоге преданы, Снедаемы каким-то тайным тленьем. Напрасно все: и мысли, и мечты. — Мы падаем в метаниях бескрылых. И Ты, Господь, как тяжкий камень Ты Для тех, кто созерцать Тебя не в силах. «О, жизни льющейся бесцельный дивный строй!..» О, жизни льющейся бесцельный дивный строй! Все дышит и живет божественной игрой, Все движется ее таинственной орбитой, И некий ровный свет невидимо разлитый Во всем присутствует. Но, хладен и угрюм, Бежит его лучей безблагодатный ум: Он верит лишь себе — и по ветвям зеленым Он бьет, как топором, безжалостным законом, И древо жизненное, дико и мертво, Как черный сухостой, валится на него, — И дальше он бежит, охвачен страхом тесным, Не в силах быть земным, не в силах стать небесным. Веспер Мерцает светоч драгоценный, Приподнят бережной рукой, — И всей земле, и всей вселенной Несет забвенье и покой. Все никнет, падает и внемлет, И, трепета не в силах снесть, Душа моя едва приемлет Его таинственную весть. «Да, ты умен, бесспорно: эти складки…» Да, ты умен, бесспорно: эти складки Презрительного, нервного лица Мне говорят, что весь твой путь несладкий Продуман длительно и до конца. Но, Боже мой! упорно, кропотливо День ото дня трудиться для того, Чтоб, наконец, с усмешкою брезгливой, Всего вкусив, не выбрать ничего. В своем надменном самоутвержденье Ты в дольний мир приносишь вновь и вновь И стройный замысел, и вдохновенье, — Но не любовь. — О, если бы любовь! «Не все бессмысленно и бренно…» Не все бессмысленно и бренно, Не все имеет свой конец, Не только тление нетленно, Сей жизни бедственный венец. О, недостойный ум: ты мог, Ты смел дойти до отрицанья, Едва ступивши на порог Божественного мирозданья. |
