«Пока мы не погибли от чумы…» Пока мы не погибли от чумы, От наводненья, от огня и серы — Великой милостью не видим мы Грядущих бедствий грозные размеры. Как знать? Еще не завтра, может быть, Не грянет гром, гроза не разразится. Гнездо свое доверчивое вить, Летать и петь не перестанет птица, Пока убогим не замрет комком На полусгнивших листьев черной груде. Вот так и мы — пока еще живем И дышим… — может быть, войны не будет. А если будет? Если на корнях Секира? Если покачнулись своды?.. — Да не отравит нас гнетущий страх, Да не нарушит внутренней свободы. «Как мало, как горестно мало…» Как мало, как горестно мало Осталось, о чем еще петь! Прошедшее в омут упало, Грядущего не разглядеть, А то, что кругом происходит, Такою тревогой томит, Что сердце, сжимаясь, уходит В свою глубину и молчит. Вот так и живем одиноко, Нерадостно и тяжело, Средь чуждых людей, без намека На дружбу, и свет, и тепло. О, если б мы вспомнили сами, Средь холода, ветра и тьмы, Какими простыми словами Могли бы утешиться мы. «Ты говоришь: весь мир во мраке…» Ты говоришь: весь мир во мраке, И в преступленьях, и во зле, Ты гибели читаешь знаки У бедных смертных на челе; Над чистою склоняясь розой, Уже ты ищешь в ней червя, Болезнь, и тленье, и угрозу Угрюмого небытия. Мой бедный друг, когда б ты видел, Как царственно и просто как, Наперекор твоей обиде, Сквозь холод слов твоих и мрак, Тебе на руки и на платье Ложится предвечерний свет, Как тихий отблеск благодати, Как окончательный ответ. Ребенку Человечек ты мой, человечек, Твой открытый доверчивый взгляд, Чистый смех и наивные речи Сердце греют мне и веселят. Никакая печальная дума На открытый твой лоб не легла, Ты не знаешь еще, как угрюмо В нашем мире, как мало тепла; Как холодное взрослое знанье Надмевает людские умы, Как убоги все наши желанья, Как мрачны и нерадостны мы. Ты глядишь с безотчетной улыбкой, — И в твои голубые глаза Мир сияющий, легкий и зыбкий, Ветер, солнце, цветы, небеса — С благодатной вливается силой: Цельных, подлинных образов строй, Тех, которых еще не разбила Жизнь поспешной и мутной волной. «Как в этой жизни бедственной и нищей…» Как в этой жизни бедственной и нищей Мы все живем угрюмо, не любя. О, если б знали мы, насколько чище, Насколько лучше мы самих себя! Дитя смеется, и его веселый И чистый голос обличает нас: За косный дух, упрямый и тяжелый, За жесткие морщины возле глаз, За жалкое, безрадостное знанье О том, что веб проходит, как трава… Нам всем даны прямым обетованьем Простые и великие слова О чистых сердцем, милостивых, кротких, — Нам, никому другому: мне, тебе… Зачем же эти несколько коротких, Поспешных лет проводим мы в борьбе, В недоброй суете, в ожесточенье, Мы, земнородные, чьи голоса Могли б вмешаться в ангельское пенье, — И только оскорбляют небеса? «“Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда…» «Беатриче, Лаура, Изольда, — плеяда Изумительных, тонких, певучих имен, Золотые цветы за оградою сада, Неземное виденье, несбыточный сон. Как влечет за собой, как таинственно ранит, Этот странный, смертельно-пленительный зов, И какою тревогою сердце туманит — Не найти для нее выражений и слов…» Нет, не синие дали, не дымные горы Помогают нам жить, не виденья во мгле, — Но простая любовь к человеку, который Ждет, чтоб мы охраняли его на земле. Да, к такому, как есть, без прикрас и нарядов, — Но насколько же проще, правдивей, верней — Эта жалость к тому, кто находится рядом, С каждым днем, с каждым часом все больше, нежней. «Победителей нет — и не будет…» Победителей нет — и не будет. Если кто и останется жив, — Никогда он уже не забудет Ослепительный, огненный взрыв, И на месте цветущего града В кружевных колоннадах, в дворцах, — Призрак гибели, тленья, распада, Щебень, пыль и обугленный прах. Так о чем же поешь ты нам, птица, В мягком свете купаясь крылом? Или, может быть, нам только снится Дикий сон с безысходным концом, И твоя золотая беспечность Бесконечно мудрее: за ней Сразу — свет и сиянье, и вечность, Недоступные взору людей. |
