«Свеча — неспящей спутница души…» Свеча — неспящей спутница души, О, как мне строго в час полночный. Здесь, в деревенской сладостной глуши, Твой круг сияет непорочный. О, слабый шум легчайшего огня: Он мне звучит, как голос дальний. Я — дремлющий, я — спящий… За меня Ты бодрствуешь, о, страж печальный. «Современные записки». Париж. 1929. № 38. «На версты, на десятки, сотни верст…» На версты, на десятки, сотни верст Когда б твой путь я мог покрыть цветами, Чтоб под твоими легкими ногами Такой же легкий колыхался мост, Чтоб пыль земная не посмела лечь, Чтобы она коснуться не посмела Ни тонкого таинственного тела, Ни этих нежных трогательных плеч. И если б даже миллионам роз Дано было отдать тебе дыханье, — Они нашли б улыбку состраданья, Которой видеть мне не довелось. «Числа». Париж. 1931. № 5 «Забыть тебя?.. Ослепнуть — и во тьме…» Забыть тебя?.. Ослепнуть — и во тьме Безумное влачить существованье… Молчи! Хотя б из жалости ко мне, — Ни слова о любви, о состраданье. Мне не осталось больше ничего: Лишь этот поздний и жестокий пламень. Но мне не отступиться от него, Не погасить холодными словами. «Числа». Париж. 1931. № 5 «Привычной бури в домике рыбачьем…» Привычной бури в домике рыбачьем Никто не слушал. Лишь веретено Крутилось, да младенец с сонным плачем Качался в люльке. Я открыл окно. О, как металась глубина морская, Как разлетался вдребезги прибой, Как ветр, столбы песчаные вздымая Вдоль берега, их гнал перед собой! О, эта песнь неистовой свободы: Сюда, — я слышал, — на берег, скорей! Будь не рабом, не пасынком природы, — Безумным сыном матери своей. «Числа». Париж. 1931. № 5 «Прозрачный строй летящих облаков…» Прозрачный строй летящих облаков Пологие еще тревожит тенью Холмы, — подобно быстрому движенью Последних образов, последних снов Стихов… Еще немного, — и вот-вот Тот отдаленный холод воцарится: Сентябрьский вечер, синий небосвод, Над сжатым полем реющая птица. «Современные записки». Париж. 1931. № 45. «Как ни был он стремителен и краток…» Как ни был он стремителен и краток, Кружащийся полет сентябрьских дней, — В них солнце поздних сил своих остаток Излить спешило… В памяти моей Тех чистых дней и нежности твоей Таинственный хранится отпечаток. «Современные записки». Париж. 1931. № 45. «Открылась дверь. Широкой полосой…» Открылась дверь. Широкой полосой Свет охватил перила и ступени И два-три дерева… Во мрак ночной Бежали нарастающие тени, И бабочкою черная листва В пространство освещенное влетала, Металась по ветру и пропадала… Прощальный смех, прощальные слова, — И кто-то в сад сошел. «Спокойной ночи!» И вот уж снова: ветер, ночь и мрак… Куда бы ты ни шел, — спокойной ночи! Какая ночь, какой глубокий мрак! «Современные записки». Париж. 1932, № 50. «Мы плачем над покойником; цветы…» Мы плачем над покойником; цветы, Венки несем на свежую могилу, Закрыв глаза, с упрямой, жадной силой Назад зовем погибшие черты. К чему все это?.. Наступает срок: Лежит в глуши запущенная грядка, Размыт дождями вкруг нее песок, На нем ноги не видно отпечатка. И тот, кто плакать приходил сюда, Уже опять доволен и беспечен. Проходит боль, сменяются года, Над тем, кто был огнем ее отмечен. А счастие, как беззаконный вор, В чужом дому хозяином пирует И сладостным забвеньем именует Беспамятства бессмысленный позор. «Числа». Париж. 1933. № 9 «Так выступает на меди…» Так выступает на меди Штрих за штрихом, иглой холодной: Пастух и овцы позади, Иль женский профиль благородный, Иль дерево: под ним старик Сидит в раздумии глубоком… — Что делать, если ты отвык Глядеть спокойным зорким оком? Что делать, если всем почти Невнятен холод расстоянья? — Мысль, перешедшую в молчанье, Молчаньем бережным почти. И знай, что каждый ясный штрих Такой ценой добыт, быть может, Что обошелся он дороже Иных тревог и слез иных. «Числа». Париж. 1933. № 9 |
