«Поезд несется, птица летит…» Поезд несется, птица летит, Дерево всеми ветвями шумит, Легкое облако мчится. На виадуке — далекий свисток… В поле пустом — без путей, без дорог — Тень молчаливо ложится. Я не заметил, как день отошел… Господи, что ж это? — Свет отошел! «Сначала — пятно голубое…» Сначала — пятно голубое, Потом — голубая река, — И вот уже над головою Разорванные облака. Их мирное серое стадо Сместилось, уходит, ушло… О, Господи, много ли надо, Чтобы стало легко и светло! «Безлюдный сад за невысоким домом…» Безлюдный сад за невысоким домом. На крыше, на деревьях, на дорожке, Далёко виден след крестообразный От птичьих ножек. Тишина и солнце. Вот что-то там, в кустах захлопотало, — И с ветки снег обрушился пушисто. И снова тишина. Там, на скамейке, Задумавшийся юноша кудрявый В расстегнутом лицейском сюртуке Сидит и смотрит. Крепкого мороза Не замечает он, — как будто в этой Холодной бронзе медленно, упорно Такое сердце продолжает биться, Которого остановить не в силах Стремительного времени полет. О чем он так задумался глубоко? Вокруг него большая тишина. Холодный, чистый воздух. На граните Нестертые видны слова и строки: «Друзья мои, прекрасен наш союз, Он, как душа, неразделим и вечен». «Сизифов труд: тяжелые каменья…» Сизифов труд: тяжелые каменья… Когда б он знал, со лба стирая пот, Какую тяжесть в страшном напряженье Его потомок поздний понесет. Развалины, и дым, и прах, и щебень, Вражды и зла тысячелетний груз… С какими силами, забыв о небе, Мы заключили сумрачный союз? Так вот откуда этот холод дикий И эта мгла, грозящая стократ! Нет, не помогут жалобы и крики… Дома горят, отечества горят, Колеблются и рушатся устои Огромных царств, империй и миров: Всё мнимо-величавое земное — И день встает, печален и суров. И видим мы — уже без обольщенья — Куда мы шли во мраке без дорог, — И вот теперь стоим в изнеможенье Над самой бездной… Да спасет нас Бог! Иов Тот, у кого не отняты стада, Ни пажити, ни дом, ни сад плодовый, Ни ближние его, кто никогда Не испытал всей тяжести суровой Господней длани на плече своем, Тот разве знает, что такое сила Любви и гнева, пламенным огнем Земные наполняющая жилы? Тот разве может говорить: «Отдай»? Кричать, и звать, и требовать ответа, — И выдержать, когда потоком света Его зальет внезапно через край? О, праотец всех страждущих, прости, Что нас страшат и горе, и невзгоды, Себе пристанища средь непогоды В испуге ищущих — не осуди. «Ты отвечай, — я буду вопрошать…» Ты отвечай, — я буду вопрошать: Кто наливает соком колос полный? Кто научает ястреба летать? Кто гонит к берегам морские волны? Ты ли вознес высокую сосну На самый край огромного обрыва? Ты ли хранишь большую тишину, В глуши лесной, и света переливы? Не ты ли обновляешь лик земли И назначаешь времена и сроки? Не ты? — Тогда безмолвствуй и внемли: Я царственные дам тебе уроки. И сердцем ты научишься тогда Любить всё сотворенное от века: И дальний звездный свет, и тень листа, И беззащитный облик человека. «Везут равнодушные клячи…» Везут равнодушные клячи Унылой походкой своей — Удачи твои, неудачи, И дел твоих ворох и дней. И вот уже крест деревянный, Меж тесных соседей своих, Над прахом твоим безымянным Под небом спокойным затих. И только дешевый веночек, Положенный нежной рукой, И только лиловый цветочек, Посаженный верной рукой, Остались одни на могиле Свидетельством тихим о том, Что где-то тебя не забыли, Что в мире большом и чужом, В поспешном и грубом мельканье, В потоке сменявшихся дней, И дорог ты был и желанен Смиренной подруге твоей. «Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь…» Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь, Но стакан и простое вино; Не в пурпурной одежде торжественный гость — В тесной комнате полутемно, И усталый напротив тебя человек Молчаливо сидит, свой же брат, И глаза из-под полуопущенных век Одиноко и грустно глядят. Ты наверное знаешь, зачем он пришел: Не для выспренних слов и речей. Так поставь же ему угощенье на стол И вина неприметно подлей. Может быть, от беседы, вина и тепла Отойдет, улыбнется он вдруг, — И увидишь: вся комната стала светла И сияние льется вокруг. |
