Май плачет Как хорошо в день серый и дождливый На столик высыпать костяшки домино, Не слыша за игрой уютно-молчаливой, Как ветер треплет на балконе полотно. Как хорошо у яркого камина С утра весь день перевернуть вверх дном И, штору опустив над плачущим окном, Пить кюрасо и чистить апельсины. Как хорошо до вечера лениться И, толстой «Нивы» за восьмидесятый год Читая желтые и мятые страницы, — Весь день с утра вертеть наоборот. «Новый Сатирикон». 1916, № 24. Пусть Надо сломать водосточные трубы И сделать из них барабаны. Ангелы, у всех небесных кубов Откройте медные краны! Облачных гроздий целебные соки, Услышьте барабанный зов, — Пусть хлещут, и свищут, и бурлят потоки, Пусть купаются стены домов. Надо сорвать железные крыши И рассыпать по улицам гром. Те, кто внутри, проснутся, услышат И подумают, что рушится дом. Надо окна раскрыть и вырвать рамы — Пусть бьет холодный душ, — Пусть возникают невоплощенные храмы Для воплощенных душ. «Новый Сатирикон». 1916, № 25. Жрица искусства Неизвестно, чем она была до сих пор, Но теперь она — героиня, потому что ее муж — антрепренер. Жалуясь второму простаку На тоску, Она томно падает поперек дивана И стонет: «Голубчик, достаньте мне где-нибудь Гюго де Монпасана». «Новый Сатирикон». 1916, № 27. Англичанин Дышит горячими смолами сосновый лес. Мы на теннисе тренируемся вдвоем. Он просит меня все о том же и умоляет ответить «yes». Я бросаю ракетку и ухожу в дом. Потом — темнеет ясность небес. Мне страшно в лесу, когда темно, И я говорю: «Ну, хорошо, теперь — yes», А он отвечает: «О, miss, теперь — no». «Новый Сатирикон». 1916, № 30. Когда темнеет Хорошо, я буду говорить, а вы молчите. Ваши волосы и струны вашего молчания — Это будут нити, Из которых я сотку повесть без названия. У вас красивый взгляд — Вы смотрите так, будто перед вами висят Давно надоевшие картины, Но вы их любите… нет, вы… вы привыкли. И вы вся такая — будто ветки ивы — длинные-длинные — Над широкой, небыстрой рекой поникли. А когда сумерки набрасывают серое манто На ваши усталые плечи, А я зажигаю на камине свечи, То, похоже, будто… нет, не то… я говорю не то. Я обещал не говорить о вас, рассказать о новом, Но вы подарили мне ваше молчание, а я потерял дар слова. «Новый Сатирикон». 1916, № 33. Кубарь
Красное, синее, зеленое! Зеленое, синее, красное! Кубарем лечу по уклону, — Опасно — так опасно. Ничего не боюсь — я смелая, — Верчусь в жизненной гуще. Зеленое, синее, белое! Берегитесь, мимо идущие! В вихре — все многоцветно, Все обманно сверкает — И я рада, что не сразу заметно, Кто я такая. Кубарем лечу по уклону, — Опасно — так опасно. Красное, синее, зеленое! Зеленое, синее, красное! Когда пьют вино Что это — каприз? Не надо быть гордой. Ну дайте мне вашу перчатку — такую теплую и душистую. Мне кажется, что я лист, Закруженный ост-нордом, Когда вы смотрите своими синими иголками Прямо в мои мысли. Влюбленные в вас бесчисленны — Что я? Хотите, я застрелюсь из двустволки Или из пушки — из чего прикажете? Ах, как вам скучно со мной. Вам надоело веретено шутовской пряжи, А я тку мой ковер для вас одной. Неужели вы бы не улыбнулись даже, Если бы я умер? А если бы умер другой? Ну хорошо, не надо, возьмите свою перчатку. И какая же вы аристократка — Вы едите с ножа… «Новый Сатирикон». 1916, № 38. Мед Вы боитесь? Вы правы. Я могу сломать ваши пальчики. Я — косолапый медведь, а вы — кружевная. Ваши губы — медовый цветок, ликерный бокальчик, А я — косолапый, я знаю. Что же делать? Я люблю ваши руки, глаза и улыбку, и рот. Что же делать медведю? Он любит мед. «Новый Сатирикон». 1916, № 39. Ici-bas Ветер смахнул остаток пудры, И я стала такой, как есть. Он поступил очень смело и мудро, И в том, что он сделал, была умная лесть. Он хотел сказать, что я лучше грима, Лучше той, которой кажусь. Но что мне в том, если все идут мимо, И такая, как есть, я никому не гожусь. Ветер, голубчик, не хочу я быть мудрой, На земле ум тяжел для хрупких плеч. Здесь сердце любимого легче увлечь Не тонким умом, а тонкой пудрой. «Новый Сатирикон». 1916, № 40. |
