Когда поют цыгане Поют цыгане. Их дымные песни Чудесней Чем глаза у цыганки — той, крайней, Той, что в оранжевой шали. Поют цыгане. Их песни смешали Синий дым от сигар С золотым от вина. Ночь песней цыганской хмельна. Я слушаю песню и вижу кого-то — Бледного. В черном. Он стоит у колонны, У плоской колонны без позолоты. Я слушаю песню — для иных монотонную, А мне говорящую о страстной боли, О скованном сердце, о скованной воле Того, кто стоит там, у колонны. Он смотрит на даму. Она в сером костюме, с гвоздикой в петлице, И думает он: «Белого храма, Древнего храма — жрица?..» Я слушаю песню и вижу даму С красной гвоздикой в петлице левой, И думаю о том, что он — сын Адама, А она — дочь соблазненной Евы. Как он бледен, тот у колонны! Он умрет, — он глубоко ранен, — И никто не услышит даже стона Поют цыгане. Целый месяц Кажется, мысль ясная и простая: Я здесь, а ты — в горах Алтая. Я здесь — в этой старой знакомой квартире, А ты — в Сибири. Вот твой сеттер, рыжий и тощий, Вот твои четки и кипарисовый крестик, А тебя нет. Что может быть проще? Ах, всего проще — быть нам вместе. В типографии Ах, этот запах типографской краски, Груды бумаги, пенье колес! Здесь летают мысли, прыгают сказки. Кто сюда музыку Феба принес? Вот этот высокий, в черной рубашке, Подпоясанный туго узким ремешком. В этом мире ему ничего не страшно, Ему все легко. Они здесь колдуют, — кудесники, маги, И покорен им черный, железный зверь. В этих тихих ворохах говорящей бумаги Я хочу свое раньше сменить на теперь. Когда я мою пол Я мою пол — и током жаркой крови Струится жизнь, толкая стенки вен. О сладкое, блаженное здоровье! Труда, враждебного мне, благодатный плен! Апрельский день от вымытого пола Меня зовет, как праздник золотой. К воротнику фиалки приколола. Живу — новорожденной и святой. Уже давно покинули залив мы, И я теперь забыла, что такое — мол, И я теперь не знаю — радость рифмы Дороже — или то, что чисто вымыт пол. III. СЕГОДНЯ
Кастаньеты Золотую рыбу солнца поднял Бирюзовым неводом рассвет. А земля тревожная сегодня — Ожидает бед. В бирюзовом шелковом футляре Зреет солнца теплый апельсин, А на этом сером нашем шаре — Сплин. I У дочери солнца вспорхнули ресницы, И ливни лучей золотые зрачки Брызнули в утро, пробуя слиться С гаммами птичьими в ручейки. У дочери солнца радость сегодня — Не каждый ли день радостен ей, Не каждый ли день у нее новогодний? — У нее сегодня новый огненный змей. И прямо с постели — розово-пенная — Метнула ярого змея ввысь, И он, как мысль долго пленная, Ринулся в облако, нити оборвались, Змей улетел. А она запела О колючей радости частых утрат, И была она, как ягода спелая, Через край жизнью полная, Как виноград. II Змей летел, глядя сверху на маленьких, Полумертвых и скучных детей земли. Муравьишки, одетые кто в туфли, кто в валенки, — Что они в змее понять могли? Но муравьишкам было так хмуро и гаденько, Так трусливо, с оглядкой шли серые дни, И так на всех Верочек были похожи все Наденьки, Тесно сбитые в кучу все так были одни, Что змей, показавшийся вдруг над городом, Грянул, как взрыв в мертвой стране, И вздернулись кверху мятые бороды, Зарозовели щеки, отвыкшие краснеть. Всем стало надо крылатого летчика С капризным и умным, как жало, хвостом: И тощим, и рыхлым, и круглым, как бочка, И тем, кто ел гуся, и кто жил постом. Но змей плясал танец задора и удали Под музыку ветра живых кастаньет И вниз им кричал: — Вечно юным я буду ли? А муравьишки ответили: — Нет. Но змей плясал страстный бездумный фанданго Под звон и бряцанье звездных гитар, Но змей плясал танец паденья — танго И вниз кричал: — Нет, я не буду стар! Всем стало надо безумного летчика — Им засветились все фонари, Им зацветали певучие строчки, Им горели смуглые щечки И Луизы Мишель, и графини Дюбарри. III Вдруг чья-то рука тучи раскинула, Бросила змея на землю пластом. — Теперь служи мне, потому что я — сила, А танцевать будешь потом. — Как потом? Я плясун, я не знаю страха, Я танцую и раньше, и потом, и сейчас. Пусть эстрадой моей будут петля и плаха, — Разве я пляшу напоказ? Разве пляска на плахе — это не пляска? Разве я не всемирный плясун? Кровавая сказка это все-таки сказка, А я люблю сказки, потому что я — юн! Но он покорился веленью минуты, Потому что любил грозный танец плах, Потому что остались его длинные путы У дочери солнца в руках. |
