В листву узорчатую зыбко плеснула тонкая доска, лазури брызнула улыбка, и заблистали небеса. И на мгновенье, над ветвями, я замер в пламени весны, держась простертыми руками за две звенящие струны. Но ослепительно метнулась ликующая синева, доска стремительно качнулась, и снизу хлынула листва. И лиловеющая зелень вновь заслонила небосвод, и очарованно-бесцелен дугообразный стал полет. Так реял я, то опускаясь — мелькая тенью по листам, то на мгновенье приближаясь к недостижимым облакам. «Скорей, — мы говорим, — скорей!» И звонко в тишине холодной захлопнулись поочередно двенадцать маленьких дверей… И удалившихся не жаль нам: да позабудутся они! Прошли те медленные дни в однообразии печальном. А те — другие, — что вошли в полуотрывшиеся двери, — те не печали, не потери, а только радость принесли. Но светлые дары до срока они — туманные — таят; столпились и во мгле стоят, нам улыбаясь издалека… 88. «Как ты — я с отроческих дней…»{*} Как ты — я с отроческих дней влюблен в веселую опасность… Друг милый, родственную ясность я узнаю в душе твоей. Мы беззаботно сердцем юны… (Пусть муза хмурится моя!) На хрупкой арфе бытия перебираем те же струны; и в соловьином забытьи поем, беспечно принимая от неба жизненного мая грозу и радугу любви. Нам до грядущего нет дела, и прошлое не мучит нас. Дверь черную в последний час мы распахнем легко и смело. Я верю сказкам вековым и откровеньям простодушным: мы встретимся в краю воздушном и шуткой звезды рассмешим… 1919 Как светлозарно день взошел! Ну, не улыбка ли Господня? Вот лапки согнутые поднял нежно-зеленый богомол. Ведь небеса и для него… Гляжу я, кроткий и счастливый. Над нами — солнечное диво, одно и то же Божество! 90. «На ярком облаке покоясь…»
На ярком облаке покоясь, ты проплываешь надо мной. Под липами, в траве сырой я отыскал твой узкий пояс. Он ослепляет серебром… Я удаляюсь… В песне четкой я расскажу дриаде кроткой об одиночестве моем… Под липами — ручей певучий; темнеют быстрые струи… Подкидывают соловьи цветные шарики созвучий… Вот и янтарная луна. В луче вечернем, чародейном ты дуновеньем легковейным на небеса унесена… Ночь расплелась над Римом сытым, и голубела глубь амфо́р, и трепетал в окне раскрытом меж олеандров звезд узор. Как бы струя ночной лазури, плыл отдаленный лиры звон. Я задремал на львиной шкуре средь обнаженных, сонных жен. И сон мучительный, летучий играл и реял надо мной. Я плакал: чудились мне тучи и степи Скифии родной! 92. «Я был в стране Воспоминанья…»{*} Я был в стране Воспоминанья, где величаво, средь сиянья небес и золота песков, проходят призраки веков по пирамидам смугло-голым; где вечность, медленным глаголом вникая в сумерки души, волнует путника, — в тиши пред сфинксом мудрым и тяжелым. Ключ неразгаданных чудес им человечеству завещан… О, глаз таинственный разрез!.. На глыбе голубой, средь трещин, застыл божественный Рамзес в движенье тонко-угловатом… Изиды близится закат; и пальмы жестко шелестят, и туч — над Нилом розоватым — чернеют узкие струи… Там — на песке сыром, прибрежном — я отыскал следы твои… Там — в полудымке, в блеске нежном — пять тысяч лет тому назад — прошла ты легкими шагами и пела, — глядя на закат большими, влажными глазами… <23 ноября 1921> 93. «О, встречи дивное волненье…» О, встречи дивное волненье! Взгляд зоревой… Крылатый крик… Ты осязаемо, виденье! К тебе я трепетно приник… Я по морям туманным плавал, томился в пасмурной стране, и скучный бог и скучный дьявол бесцельно спорили во мне. И на полночных перепутьях Страсть появлялась предо мной — босая, в огненных лоскутьях, с закинутою головой… Но не просил я ласок ложных; я тосковал в садах земных… Среди сомнительных и сложных искал я верных и простых. О, достиженье, крылья, зори! Мечта оправдана вполне! С алмазной песнею во взоре ты наклоняешься ко мне… |
