592. «Виноград созревал, изваянья в аллеях синели…»{*} Виноград созревал, изваянья в аллеях синели. Небеса опирались на снежные плечи отчизны. 593. «Из темноты, для глаз всегда нежданно…»{*}
Из темноты, для глаз всегда нежданно, она, как тень, внезапно появлялась, от родственной стихии отделясь. Сначала освещались только ноги, так ставимые тесно, что казалось: она идет по тонкому канату. Она была в коротком летнем платье ночного цвета — цвета фонарей, темней стволов, лоснящейся панели, бледнее рук ее, темней лица. 594. «…ума большого не надобно, чтобы заметить связь…»{*} . . . . . . . . . ума большого не надобно, чтобы заметить связь между ученьем материализма о прирожденной склонности к добру, о равенстве способностей людских, способностей, которые обычно зовутся умственными, о влиянье на человека обстоятельств внешних, о всемогущем опыте, о власти привычки, воспитанья, о высоком значении промышленности всей, о праве нравственном на наслажденье — и коммунизмом. Перевожу стихами, чтобы не было так скучно. Карл Маркс: «Святое семейство». 595. «Что скажет о тебе далекий правнук твой…»{*} Что скажет о тебе далекий правнук твой, то славя прошлое, то запросто ругая? Что жизнь твоя была ужасна? Что другая могла бы счастьем быть? Что ты не ждал другой? Что подвиг твой не зря свершался — труд сухой в поэзию добра попутно обращая и белое чело кандальника венчая одной воздушною и замкнутой чертой? Увы! Что б ни сказал потомок просвещенный, всё так же на ветру, в одежде оживленной, к своим же Истина склоняется перстам, с улыбкой женскою и детскою заботой, как будто в пригоршне рассматривая что-то, из-за плеча ее невидимое нам. 596. «Прощай же, книга! Для видений…»{*} Прощай же, книга! Для видений отсрочки смертной тоже нет. С колен поднимется Евгений, но удаляется поэт. И всё же слух не может сразу расстаться с музыкой, рассказу дать замереть… судьба сама еще звенит, и для ума внимательного нет границы там, где поставил точку я: продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, и не кончается строка. 1937 СТИХОТВОРЕНИЕ ИЗ РОМАНА «LOOK AT THE HARLEQUINS!» Мы забываем, что влюбленность не просто поворот лица, а под купавами бездонность, ночная паника пловца. Покуда снится, снись, влюбленность, но пробуждением не мучь, и лучше недоговоренность, чем эта щель и этот луч. Напоминаю, что влюбленнность не явь, что метины не те, что, может быть, потусторонность приотворилась в темноте. 1973 СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ СБОРНИКА «СТИХИ» 1979 Г., ОПУБЛИКОВАННЫЕ ВПЕРВЫЕ В ЭТОМ СБОРНИКЕ Я в замке. Ночь. Свод сумрачно-дубовый. Вдоль смутных стен портретов смутный ряд. Я не один: в углу — средневековый суровый страж, составленный из лат. Он в полутьме, как сон убийцы хмурый, стоял с копьем в закованной руке. Я расставлял огромные фигуры при трех свечах на шахматной доске. И вот огонь угрюмый отсвет кинул на рыцаря — и видел, слышал я: он медленно забрало отодвинул, и звякнула стальная чешуя. Он подошел тяжелою походкой, стуча копьем и латами звеня; сел предо мной и руку поднял четко, и стал играть, не глядя на меня. Взор опустив и трепетом объятый, бессмысленно я пешки выдвигал. Жемчужные и черные квадраты крылатый ветр, дохнув, перемешал. Последнею пожертвовал я пешкой, шепнул: «сдаюсь», и победитель мой с какою-то знакомою усмешкой, привстав, ко мне нагнулся над доской… Очнулся я. Недвижно рыцарь хмурый стоит в углу с копьем своим в руке, и на местах все тридцать две фигуры передо мной на шахматной доске. 18 марта 1919 599. «Когда, мечтательно склонившись у дверей…» Когда, мечтательно склонившись у дверей, ночь придает очарованье печалям жизненным, я чувствую острей свое ненужное призванье. Ненужное тебе, рабыня губ моих, и от тебя его я скрою, и скрою от друзей, нечистых и пустых, полузавистливых порою. Деревья вешние в мерцающих венцах, улыбка нищего, тень дыма, тень думы — вижу все; в природе и в сердцах мне ясно то, что вам незримо. От счастья плачет ночь, и вся земля в цвету… Благоговею, вспоминаю, творю — и этот свет на вашу слепоту я никогда не променяю! 12 мая 1920, Кембридж |
