Закончил Двадцать первый съезд работу.

В глазах людей живет его волненье.

Мы стали в эти дни друг другу ближе,

сродненные предвиденьем победы,

предчувствием великих перемен.

Растет в сердцах такое настроенье,

что хочется просить продленья жизни,

благодарить работой день идущий,

дарить отчизне,

партии,

любимой

всё лучшее и главное, что есть.

Пойду в райком. Что нового, узнаю.

Быть может, и газеты привезли.

Стучу.

             «Да, да…»

                                 А голос незнаком.

Степанов, первый секретарь райкома,

рукой мне показал:

                                   «Знакомься…»

Двое.

Один небрежно и без интереса

назвался вроде «восемьдесят восемь».

Другой…

Мы познакомились давно!

Я увидал его на земснаряде,

в забое, где от Волги начинался

и к Дону отправлялся Волго-Дон.

Строительный район Красноармейска

в прорыве был.

                           Я с жадностью глядел,

как тяжелели веки человека.

Он хрипло говорил:

                              «Держитесь карты,

фрезу — пониже, выдержит!..»

                                                      А ветер,

ноябрьский ветер бил его в лицо.

Я видел: тяжело ему.

                                    Тогда

не стал его расспросами тревожить.

Но он спросил:

                         «Вы кто?»

                                                  Сошел по трапу,

и катер с ним туманом замело.

«Давно знакомы, Александр Петрович.

Я вас прервал?»

                        — «Нет, нет. Итак, больница.

На сколько коек? Семьдесят. А деньги?

Два миллиона? Что-то маловато.

А впрочем, надо посмотреть проект».

Тот, кто назвался «восемьдесят восемь»,

охоту вспомнил.

                            Назывались дружно

озера:

              Ханата, Цаца и Пришиб…

Ко мне пришли воспоминанья вновь.

Не раз тогда я был на Волго-Доне.

Товарищи, вы помните, конечно.

Ведь это наша молодость была!

Мы видели, как шлюзы вырастали,

шагающие клацали ковшами

и как из хаоса хитросплетений рвов,

котлованов, арматурных сеток,

дней и ночей авральных, из прорывов,

из подвигов труда, из хриплых споров,

из личных самолюбий, из страданий

и радостей,

удач и неудач —

изо всего, зовущегося жизнью,

изо всего, в чем должен разбираться

начальник над районом,

                                                  рос канал.

Я не расспрашивал его о жизни:

она и так была как на ладони.

Его характер?

                    Багермейстер каждый

опишет.

                 А дела? Они видны.

Я раза два бывал в его конторе.

Мы пили газированную воду.

А так, чтобы проговорить всю ночь, —

нет, не было.

И время не хватало…

Мы стали у окна.

                                «Здесь будет берег, —

сказал нам секретарь.

                                      — А это сквер».

Мы увидали прутики прямые,

торчащие в заснеженном квадрате.

«Вот, Александр Петрович,

                                                   вам не верят —

один у нас засел на старом месте

и не переселяется никак».

— «Так и живет?»

                            — «Сказал: возьму ружье

и не пущу ни одного обратно,

раз вы село прохлопали в ладоши».

— «Бежать ему придется.

                                              На шесть метров весной

уже подымется вода».

Я вспоминал:

когда же это было?

Мы виделись опять.

                                    Я много раз

бывал на Сталинградском гидрострое.

Еще тогда,

                     в голодном тридцать первом,

мы, ухитрившись взять чужую лодку,

за Волгу плыли в поисках еды.

Нет, не за хлебом.

                                Хлебом и не пахло

в селе Безродном.

                                 По степным курганам

мы бегали оравой, нападали

на шумные озера, лезли в воду

и рвали с корнем длинную кугу.

Закрученные корни обмывали,

сушили на горячем солнцепеке,

блаженствовали, дети СТЗ.

— Я был, когда к Безродному свозили

бульдозеры, кирпич, цемент, железо.

Сновал меж берегами юркий катер —

«Гидрогеолог-89».

И косогор у Ахтубы, где Волжский

стоит теперь, был сусликами взрыт.

Я ездил, ездил,

помню все палатки

на месте нынешнего стадиона.

Как Логинов — совсем на голом месте,

по чертежу — сажать тогда велел

и сам сажал простые хворостинки.

Я встретил их —

                              теперь на Комсомольской

они уже деревьями шумят.

Еще я помню первый митинг стройки

в честь Волго-Ахтубинского канала.

Два землесоса рыли перемычку,

стараясь дотянуться до флажка.

И Логинов, начальник Гидростроя,

речь произнес.

Летел песчаный ветер,

и люди ликовали…

Годы шли…

Разорвалось у Логинова сердце.

О людях говорить при жизни надо.

И Логинову надо бы сказать,

за что мы благодарны, пусть бы слышал.

Когда глава правительства вручает

награды, произносит имена, —

с волненьем думаешь об этих людях,

за ними видишь тысячи других,

за ними миллионы видишь наши.

Но Логинов не слышит…

                                                   Назовите

сад или площадь именем его!..