«То летняя ночь, июньская ночь была…» То летняя ночь, июньская ночь была, Когда они оба под старыми липами бродили — Казенная спутница страсти по небу плыла Луна неизбежная… Тихо листы говорили — Всё было как следует, так, как ведется всегда, Они только оба о вздоре болтали тогда. Две тени большие, две тени по старой стене За ними бежали и тесно друг с другом сливались. И эти две тени большие — молчали оне, Но, видно затем, что давно уж друг другу сказались; И чуть ли две тени большие в таинственный миг Не счастливей были, умней быть ли не были их. Был вечер тяжелый и душный… и вьюга в окно Стучала печально… в гостинной свеча нагорела — Всё было так скучно, всё было так кстати темно — Лицо ее ярким румянцем болезни алело; Он был, как всегда, и насмешлив, и холодно зол, Зевая, взял шляпу, зевая, с обычным поклоном ушел. И только… Он ей не сказал на разлуку прости, Комедией глупой не стал добиваться признанья, И память неконченной драмы унес он в груди… Он право хотел сохранить на хулу и роптанье — И долго, и глупо он тешился праздной хулой, Пока над ним тешился лучше и проще другой. «Есть старая песня, печальная песня одна…» Есть старая песня, печальная песня одна, И под сводом небесным давно раздается она. И глупая старая песня — она надоела давно, В той песне печальной поется всегда про одно. Про то, как любили друг друга — человек и жена, Про то, как покорно ему предавалась она. Как часто дышала она тяжело-горячо, Головою склоняяся тихо к нему на плечо. И как божий мир им широк представлялся вдвоем, И как трудно им было расстаться потом. Как ему говорили: «Пускай тебя любит она — Вы не пара друг другу», а ей: «Ты чужая жена!» И как умирал он вдали изнурен, одинок, А она изнывала, как сорванный с корня цветок. Ту глупую песню я знаю давно наизусть, Но — услышу ее — на душе безысходная грусть. Та песня — всё к тем же несется она небесам, Под которыми весело-любо свистать соловьям, Под которыми слышан страстный шепот листов И к которым восходят испаренья цветов. И доколе та песня под сводом звучит голубым, Благородной душе не склониться во прахе пред ним. Но, высоко поднявши чело, на вражду, на борьбу, Видно, звать ей надменно всегда лиходейку-судьбу. «Старинные, мучительные сны…»
Старинные, мучительные сны! Как стук сверчка, иль визг пилы железной, Как дребезжанье порванной струны, Как плач и вой о мертвом бесполезный, Мне тягостны мучительные сны. Зачем они так дерзко-неотвязны, Как ночи финские с их гнойной белизной, — Зачем они терзают грудь тоской? Зачем безумны, мутны и бессвязны, Лишь прожитым они полны — Те старые болезненные сны? И от души чего теперь им надо? Им — совести бичам и выходцам из ада, Со дна души подъявшимся змеям? Иль больше нечего сосать им жадно там? Иль жив доселе коршун Прометея, Не разрешен с Зевесом старый спор, И человек, рассеять дым не смея, Привык лишь проклинать свой страшный приговор? Или за миром призрачных явлений, Нам тщетно суждено, бесплодно жизнь губя, Искать себя, искать тебя, О разрушения зиждительного гений? Пора, пора тебе, о демон мировой, Разбить последние оплоты И кончить весь расчет с дряхлеющей землей… Уже совершены подземные работы, Основы сущего подкопаны давно… Давно создание творцом осуждено, Чего ж ты ждешь еще?… 1846, июль К*** («Ты веришь в правду и в закон…») Ты веришь в правду и в закон, Скажи мне не шутя? — «Дитя мое, любовь — закон, И правда — то, что я влюблен В тебя, мое дитя». — «Но в благородные мечты Ты веришь или нет?» — «Мой друг, ты лучше, чем мечты, — Что благородней красоты? В тебе самой ответ!» — «Хотя в добро бы иль хотя б В свободу верил ты?» — «К чему, дитя мое? Тогда б Я не был счастлив, не был раб Любви и красоты». — «Хотя бы в вечную любовь Ты верить, милый, мог?» — «Дитя мое! волна — любовь, Волна с волной сойдется ль вновь — То знает только бог!» — «Ну, если так — то верь хоть в страсть, Предайся ей вполне!» — «Тебе ль не знать, что верю в страсть? Но я, храня рассудка власть, Блаженствую вдвойне!» Август 1846 Артистке Когда, как женщина, тиха И величава, как царица, Ты предстоишь рабам греха, Искусства девственного жрица, Как изваянье холодна, Как изваянье, ты прекрасна, Твое чело — спокойно-ясно; Богов служенью ты верна. Тогда тебе ненужны дани Вперед заказанных цветов, И выше ты рукоплесканий Толпы упившихся рабов. Когда ж и их восторг казенный Расшевелит на грубый взрыв Твой шепот, страстью вдохновленный, Твой лихорадочный порыв, Мне тяжело, мне слишком гадко, Что эта страсти простота, Что эта сердца лихорадка И псами храма понята. |
