БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ Вздыхает ветер. Штрихует степи Осенний дождик — он льет три дня… Седой, нахохленный, мудрый стрепет Глядит на всадника и коня. А мокрый всадник, коня пришпоря, Летит наметом по целине. И вот усадьба, и вот подворье, И тень, метнувшаяся в окне. Коня — в конюшню, а сам — к бумаге. Письмо невесте, письмо в Москву: «Вы зря разгневались, милый ангел — Я здесь, как узник в тюрьме, живу. Без вас мне тучи весь мир закрыли, И каждый день безнадежно сер. Целую кончики ваших крыльев (Как даме сердца писал Вольтер). А под окном, словно верный витязь, Стоит на страже крепыш-дубок… Так одиноко! Вы не сердитесь: Когда бы мог — был у ваших ног! Но путь закрыт госпожой Холерой… Бешусь, тоскую, схожу с ума. А небо серо, на сердце серо, Бред карантина — тюрьма, тюрьма…» Перо гусиное он отбросил, Припал лицом к холодку стекла… О, злая Болдинская осень! Какою доброю ты была — Так много Вечности подарила, Так много русской земле дала!.. Густеют сумерки, как чернила, Сгребает листья ветров метла. С благоговеньем смотрю на степи Где он на мокром коне скакал. И снова дождик, и снова стрепет Седой, все помнящий аксакал. НАТАЛЬЯ ПУШКИНА И просто ли испить такую чашу — Подругой гения вдруг стать в осьмнадцать лет? Наталья Николаевна, Наташа, И после смерти вам покоя нет. Была прекрасна — виновата, значит, Такое ясно каждому, как день. И негодуют, сетуют, судачат, И судят-рядят все, кому не лень. А просто ли испить такую чашу? И так ли весело и гладко шли Дела у той, что сестры звали «Таша», А мы — великосветски! — «Натали»? …Поэта носит по степям и хатам, Он у Емельки Пугача «в плену». Лишь спрашивает в письмах грубовато, По-русски, по-расейски: «Ты брюхата?» — Свою великосветскую жену. И на дворе на постоялом где-то Строчит ей снова: «Не зови, постой». И тянутся прелестницы к поэту, И сам он, как известно, не святой… Да, торопила — скоро роды снова. Да, ревновала и звала домой. Что этой девочке до Пугачева, Когда порой хоть в петлю лезть самой? Коль не любила бы — не ревновала. В нее влюблялись? — в том дурного нет. А если льстило быть «царицей бала»— Вот криминал в осьмнадцать, двадцать лет! Бледна, тонка, застенчива — мадонна, Как будто бы сошедшая с креста… А сплетни, анонимки — все законно: Всегда их привлекала красота. Но повторять наветы нам негоже. Забыли мы, что, уходя с земли, Поэт просил Наташу не тревожить — Оставим же в покое… Натали! ВРАГ ЧЕХОВА
Всегда врагов у гения немало, Но, может, пошлость — Самый страшный враг… Его душа измаялась, устала От мелких обывательских атак. От дам лепечущих: «Он душка, право!» От ругани журнальной и похвал. Всерьез капризную особу Славу Художник никогда не принимал. Жизнь таяла, как месяц на ущербе. Его нашла в Германии беда. И это еле слышное: И жуткое паденье в никуда… Но пошлость миг для мщенья Не упустит — Когда на родину вернулся он, То на вагоне траурном: «Для устриц»— Прочел людьми заполненный перрон… ЗВЕЗДА МАНЕЖА Наездника почтительные руки На ней, артистке, Вот уж скоро год Не стягивали бережно подпруги, Не украшали мундштуками рот. Она в галантном не кружилась танце. Не мчалась по арене взад-назад. Когда манежной лошади шестнадцать, То это словно наши шестьдесят. На пенсию тогда выходят люди. Но с лошадей другой, понятно, спрос. «Зря жрет овес, — решили в цирке,— Сбудем Мы эту старушенцию в колхоз». И вот она, почти совсем слепая, Впряглась, вздыхая, в рваную шлею И потащила, тяжело ступая, Телегу дребезжащую свою. Шел серый дождь. Рассвет промозглый брезжил. В разбитые копыта лезла грязь. Над ней, балованной звездой манежа. Куражился возница, матерясь. Ломовики, теперь ее коллеги. Взирали на циркачку свысока. …Дни дребезжат, как старые телеги, Кнут обжигает впалые бока. И все же ночью в деннике убогом, Самой себе во мраке не видна, Присев на задние трясущиеся ноги, Пытается вальсировать она… «КУЗНЕЧИК» Худые коленки и плечи, Лица заостренный овал. Дитя, попрыгунья, кузнечик — Семнадцатый год миновал. Но с женской, недетской тоскою, По-взрослому горько твердит: — Зачем родилась я такою? — Твердит, как рыдает навзрыд. — А чем тебе, девочка, плохо? Мила, неглупа и юна. — Рожденная в эту эпоху, В другие живу времена. Все снятся мне ваши комбаты, Герои Великой войны. Юнцы-«модерняги» с Арбата, В сравнении с ними, скучны. — Ты слишком, дружок, резковата — Не все «модерняги» скучны. — Но снятся мне ваши комбаты, Герои Великой войны. Мужчины, с которыми рядом Любая беда не страшна. Прошу вас, смеяться не надо, Хотя я, должно быть, смешна… И дрогнули острые плечи, Потупилась, прядь теребя. …Совсем не смешно мне, кузнечик,— Я так понимаю тебя! |
