«Поэт забронзовел — смешно…» Поэт забронзовел — смешно! Товарищ по окопам — странно! Не каждому, видать, дано Пройти сквозь испытанье саном. Надменен глаз его прищур, Во всем сановная усталость… То усмехаюсь, то грущу — Что с ним, отличным парнем, сталось? Поэт забронзовел — тоска!— По лестнице чинов шагая. И все слабей его рука, Теряет золото строка — За бронзу плата дорогая… «Не страшно, что похож на битла…» Не страшно, что похож на битла Уже седеющий пиит. Беда, что слишком деловит он, Локтями друга оттеснит. Талант и деловитость? — странно! О том историю спроси: Лишь зарабатывали раны Себе поэты на Руси… ЛИВЕНЬ Бывает так, что ждешь стихи годами — Их торопить поэту не дано… Но хлынут вдруг, как ливень долгожданный, Когда вокруг от засухи черно. Стихи придут, как щедрый ливень лета, Вновь оживут цветы и деревца. Но снова засуха, вновь страх поэта, Что никогда не будет ей конца… «Здесь продают билеты на Парнас…» Здесь продают билеты на Парнас, Здесь нервничает очередь у касс: — Последний кто? — Молчат, последних нету… Фронтовики, Толкучка не про нас, Локтями грех орудовать поэту! …В дни, когда было надо Ринуться в пекло боя, Гудели военкоматы: — Последний? Я за тобою! — И первыми шли в разведку С группой бойцов добровольной Очкарик из десятилетки С толстой комсоргшей школьной. И мы пропадали без вести, Строчили на нас похоронки. Но в эту толкучку лезть нам?.. Нет, мы постоим в сторонке. Вот ежели будет надо Ринуться в пекло боя, Услышат военкоматы: — Последний? Я за тобою! «Словно по воде круги от камня…» Рукописи не горят… М. Булгаков Словно по воде круги от камня, По земле расходятся слова, На бумагу брошенные нами В час любви, печали, торжества. Те слова порой врачуют раны, Те слова бичуют и корят. И еще — как это и ни странно — Рукописи, правда, не горят. Потому-то сквозь огонь угрюмый, Всем святошам и ханжам назло, Яростное слово Аввакума К правнукам из тьмы веков дошло. «Хорошо молодое лицо…»
Хорошо молодое лицо — Жизнь еще не писала на нем, И своим не пахала резцом, И своим не дышала огнем. Больно время его обожжет, Так же, как обжигало и нас. Пусть упрямым останется рот, Не погаснет сияние глаз, Но добавится что-то еще — Станут тоньше, духовней черты. С этой грани начнется отсчет Настоящей мужской красоты. Да, тогда лишь придет Красота, И теперь навсегда, до конца: Красота не пустого холста — Обожженного жизнью лица. «Пусть было черно и печально…» Пусть было черно и печально, Пусть с разных палили сторон — Не скажет надутый начальник, Что шла я к нему на поклон. Порою казалось, что силы Кончаются, но никогда Я даже друзей не просила — Была и осталась горда. Шагаю по белому свету, Порой пробиваюсь сквозь тьму, Считая присягой лишь это: «Жизнь — родине, честь — никому!» «Когда стояла у подножья…» Когда стояла у подножья Горы, что называют «Жизнь», Не очень верилось, что можно К ее вершине вознестись. Но пройдено уже две трети, И если доберусь туда, Где путникам усталым светит В лицо вечерняя звезда, То с этой высоты спокойно И грустно оглянусь назад: — Ну, вот и кончились все войны, Готовься к отдыху, солдат!.. «Из последних траншей сорок пятого года…» Из последних траншей Сорок пятого года Я в грядущие Вдруг загляделась года — Кто из юных пророков Стрелкового взвода Мог представить, Какими мы будем тогда?.. А теперь, Из космических семидесятых, Я, смотря в раскаленную Юность свою, Говорю удивленно и гордо: — Ребята! Мы деремся Еще на переднем краю! «Улицей длинной, узкой…» Улицей длинной, узкой Вскарабкавшись на косогор, Он в небо глядит — наш русский, Израненный наш собор. Когда окружен фашистами Был город со всех сторон, В грохот боя неистовый Ворвался церковный звон. Священник в худой сутане, Беззвучно творя молитвы, Трясущимися руками Звал верующих на битву. И дряхлые прихожане, У бога не ждя пощады, Бойцам бинтовали раны И строили баррикады. Улицей длинной, узкой Вскарабкавшись на косогор, Он в небо глядит — наш русский, Израненный наш собор. Тяжелый, словно рыданье, Гремит колокольный звон… За доблесть на поле брани Земной приношу поклон! |
