МОСКОВСКИЙ ПЕЙЗАЖ Хоть небоскребы жадно душат Ее в объятиях своих, В глаза бросается церквушка — Веселый теремок, игрушка, Меж громких од негромкий стих. УКОРОМ ВСЕМ И вышел на трибуну как-то боком С немодною бородкой человек. Поправил микрофон, потом заокал, Как спринтер, прямо с места взяв разбег. Его в пол-уха слушали вначале, Но очень скоро стало ясно мне, Что людям нес он не свои печали — Его душа болела о стране. О тех краях, что росчерком единым Хотят на растерзание отдать Не ведающим жалости машинам — Заставить реки повернуться вспять: Опять природу жаждем покорять. Опять стада бульдозеров покорных Рванутся в деревеньки на таран. Морей нам, что ли, мало рукотворных, Что превратились в лягушачий стан? Зачем, кому такое было надо? Иль родина иным не дорога?.. Укором всем — затопленные грады, В болота превращенные луга. Нет зарослей веселых, камышовых — Они, кормильцы рек, осушены. Теперь там свалка, целлофана шорох — Пейзаж луны, захламленной луны… Природа! Ты отплатишь нам жестоко. Не постоишь ни за какой ценой… Ушел с трибуны человек, что окал, Как весь мой Север окает родной. Ушел ершистый и не горбя плечи. Как бы на марше, сдержан и угрюм. Но тут же встал товарищу навстречу Другой поэт, другой «властитель дум». И столько было в голосе накала, В глазах такая затаилась боль… О, как внимали рыцарю Байкала! Байкал, Байкал, мы все больны тобой! Мы все болеем родиной, Россией, С нее влюбленных не спускаем глаз. Когда земля защиты попросила, Забыли, что уволены в запас Фронтовики — святой эпохи дети. Им, все познавшим, с теми по пути, Кто хочет от грядущего столетья Лавину равнодушья отвести. У КОСТРА Хороводились звезды. Трещали поленья. Отступил в темноту энтеэровский век. — Жаль мне ваше наивное поколенье! — Очень искренне вдруг произнес человек. То выглядывал, то в тучу прятался месяц. Наши спутники спали и видели сны. Был моложе меня лет на восемь, на десять Собеседник и, значит, не видел войны. Он во всем преуспел. А какою ценою?— Для иных не имеет значенья цена… Кто умение жить посчитает виною? (Если только наружу не выйдет она…) Насмешила меня суперменская жалость, Я с полслова ее поняла до конца — Только вера в людей мне в наследство досталась От хлебнувшего лиха работяги-отца. По горящей земле пол-России протопав, Отхлебнув свою толику в общей беде, Я, как ценный трофей, принесла из окопов Только веру в людей, только веру в людей. Жить бы дальше без драки. Не тронешь — не тронут Те умельцы, кому помешать я могу, Те, что жаждут занять всевозможные троны, С исполинскою плошкой спеша к пирогу. Но не стану молчать! Это сердца веленье. Поднимаюсь в атаку опять и опять. Жалко тех мне из вашего, друг, поколенья, Кто умеет на подлость глаза закрывать… «Пусть больно, пусть очень больно…»
Пусть больно, пусть очень больно — И все же круши, кроши: Стучит молоток отбойный В запутанных шахтах души. Стучит он и днем и ночью — Хватает тревог и бед. Проверка идет на прочность, Конца той проверке нет. И что же здесь скажешь, кроме Того, что твержу весь век?— Надежней всего в изломе Обязан быть человек… «Нужно думать о чем-то хорошем…» Нужно думать о чем-то хорошем, Чтоб не видеть плохого вокруг. Верю — будет друзьями мне брошен, Если надо, спасательный круг. Нужно верить в хорошее, нужно! Как молитву, твержу не впервой: Есть одна лишь религия — Дружба, Есть один только храм — Фронтовой. Этот храм никому не разрушить, Он всегда согревает солдат, И в него в час смятения души, Как замерзшие птицы, летят. ИЗ СЕВЕРНОЙ ТЕТРАДИ В ТУНДРЕ Ни кустика, ни селенья, Снега, лишь одни снега. Пастух да его олени — Подпиленные рога. Смирны, как любое стадо: Под палкой не первый год. И много ли стаду надо? Потуже набить живот. Век тундру долят копытцем И учат тому телят… Свободные дикие птицы Над ними летят, летят. Куда перелетных тянет Из тихих обжитых мест? На северное сиянье? А может: на Южный Крест?.. Забывшие вкус свободы, Покорные, как рабы: Пасутся олени годы. Не зная иной судьбы. Возможно, оно и лучше О воле забыть навек? Спокойней. Хранит их чукча — Могущественный человек. Он к ним не подпустит волка, Им ягель всегда найдет. А много ль в свободе толка? Важнее набить живот. Ни кустика, ни селенья. Сменяет пургу пурга. Пастух да его олени — Подпиленные рога. И вдруг, не понять откуда, И вдруг, неизвестно как, Возникло из снега чудо — Красавец, дикарь, чужак. Дремучих рогов корону Откинув легко назад, Стоял он, застыв с разгону, В собратьев нацелив взгляд. Свободный, седой и гордый, В упор он смотрел на них. Жевать перестали морды. Стук жадных копыт затих. И что-то в глазах мелькнуло У замерших оленух. И как под ружейным дулом Бледнел и бледнел пастух. Он понял: олени, годы Прожившие, как рабы, Почуяли дух свободы, Дыханье иной судьбы… Высокую выгнув шею, Откинув назад рога, Приблизился к ним пришелец На два или три шага. Сжал крепче винтовку чукча И крикнул: «Назад иди!» Но вырвался рев могучий Из мужественной груди. Трубил он о счастье трудном — О жизни без пастуха, О том, как прекрасна тундра, Хоть нет в ней порою мха. О птицах, которых тянет Из тихих обжитых мест На северное сиянье, На призрачный Южный Крест. Потом, повернувшись круто, Рванулся чужак вперед. Олени за ним. Минута, И стадо совсем уйдет. Уйдет навсегда, на волю… Пастух повторил: «Назад!» И, сморщившись, как от боли, К плечу приложил приклад… Споткнувшись и удивленно Пытаясь поднять рога, Чужак с еле слышным стоном Пошел было на врага. Но, медленно оседая, На снег повалился он. Впервой голова седая Врагу отдала поклон. Не в рыцарском поединке, Не в битве он рухнул ниц… А маленький чукча льдинки С белесых снимал ресниц. И думал: «Однако, плохо. Пастух я, а не палач…» Голодной лисицы хохот, Срывающийся на плач. Сползает на тундру туча. А где-то светло, тепло… Завьюжило. Душу чукчи Сугробами замело… Назад возвратилось стадо И снова жует, жует. И снова олешкам надо Одно лишь — набить живот… Ни кустика, ни селенья, Снега, лишь одни снега. Пастух да его олени — Подпиленные рога. |
