Мотив Холодные звёзды сияли, Глядели жестоким обманом, Угрюмые скалы молчали, Окутаны синим туманом. У берега море шумело, Холодной волною плескало, Разбитое сердце болело, Безумное сердце стонало. Тяжёлые, страшные думы Носились, как призраки ночи, Бродили по скалам угрюмым, Впивались в холодные очи. В безумных порывах печали Душа отдавалась обманам, А гордые скалы молчали, Окутаны синим туманом. 1 — III — 1920 Le Revenant (призрак — фр) 1. «Вновь предо мною виденье…» Вновь предо мною виденье, — Выплыло, будто туман, Иль это сердца волненье, Или жестокий обман? Слышу я нежные трели В бледном сиянье луны, Звуки печальной свирели Слышатся в ласках весны. Чудится чьё-то дыханье, Сдержанный шёпот, привет. Чудится снова мечтанье Счастливо прожитых лет… Призрак, взгляни на мгновенье: — Лунная ночь и покой. Я пред тобой, как виденье, С жаркой, горячей мольбой. Горе меня утомило, Сердце устало страдать. Сердце так рано застыло И научилось молчать. Тесно мне, скучно и душно. Влей же мне в душу огня! Что ты глядишь равнодушно, Или не слышишь меня? Хочется шума и света, Громких, весёлых речей, Ласки, любви и привета И неизвестных страстей. Всё, что на сердце таила, — Ненависть, страсть и упрёк, — Всё пред тобою открыла В Богом назначенный срок. Хочется ласковой песни, Хочется жизни иной. Призрак любимый, воскресни Снова для жизни земной! 2. «Звуки струились с небесных высот…» Звуки струились с небесных высот, Слышалась песня святая. Духов спустился с луны хоровод, Призрака тень окружая. Музыка, музыка… Звуки лились, В сердце так сладостно пели… Молча тяжёлые мысли взвились И в пустоту улетели. Стало так ясно, так радостно вновь. Жизнь пробудилась живая. Вот она снова вернулась — Любовь, Вот она — страсть молодая? Тени, луна, полуночный покой, Песнь отдалённой свирели… В жарких объятиях нежных с тобой Слышу я нежные трели… 3. «Музыка смолкла, и снова…» Музыка смолкла, и снова В сердце сомненья вошли. Замерло нежное слово Где-то в туманной дали. Призрак холодный угрюмо, Молча стоял предо мной. В сердце таилися думы, Полные мрачной тоской. Горе души одинокой Призрак понять не сумел, Крылья расправил широко, Вместе с мечтой улетел. …Было ль то просто желанье Или жестокий обман, Или мольбы и мечтанья В сердце открывшихся ран?.. 29 — 06 — 1920. Симферополь Запись от 23 апреля / 6 мая 1920 г. Симферополь Мы живем на самой окраине города, в «уезде». Кварталом ниже нас проходит линия железной дороги, а за нею степь. В степи еврейское кладбище, у стены которого расстреливают. Вокруг Симферополя тянутся небольшие горы. С начала Бетлинговской виден южный берег, Чатыр-Даг и другие высокие горы. На нашей улице есть мечеть — такая прелестная, квадратная, маленькая, с очаровательным минаретом, такая изящная, славная! В девять часов утра и вечером с минарета кричит мулла. А газетчик кричит: «Телеграмма! Телеграмма! Занятие нами Одессы!»… А мои золотые часы всё ещё лежат в комиссионной конторе. Не в замученный, полуразрушенный Харьков я хочу вернуться, а в такой, каким я его покинула, чтобы громкое «Чайковская, 16», не произносилось с трепетом и позором[5], чтобы не на виселице увидела я тех, кого так страстно хочу я видеть, и не в морозную ночь, а в ликующий майский день. О, Боже, это только мечта. Слишком это хорошо для мира! Мир полон страданий, разочарований, печалей, люди не умеют жить. О, если б кто-нибудь открыл тайну жизни, для чего она дана людям, какая её цель! Запись от 21 апреля / 4 мая 1920 г Сегодня мне исполнилось 14 лет. Мамочка угостила меня какао, а Папа-Коля подарил общую тетрадь для дневника, а вечером собираемся идти куда-нибудь, в театр или в кинематограф. А мне ничего не хочется. Не так я думала провести этот день. В прошлом году этот день прошёл очень незаметно, все забыли о нём. Это было как раз в то время, когда нас Саенко выселял с Чайковской. Тогда я думала, что на будущий год в этот день я соберу девочек и… Воздушные замки! А теперь никакой театр меня не прельщает. Хочу в Харьков! Хочу радостных известий… слишком многого. От всей души желаю себе счастья, на четырнадцатый год моей жизни, больше, гораздо больше, чем в прошлом. Желаю вдохновенья, бодрого настроения, надежды и веры. Хочу, чтобы на день моих именин произошёл какой-нибудь политический переворот (к лучшему, конечно). Побольше вдохновенья хочу! Сегодня я уже написала одно глупое стихотворение с длинными строчками, какое-то расплывчатое, неясное. Запись от 22 апреля / 5 мая 1920 г Вчера мы были в театре. Шла пьеса Джером-Джерома «Мисс Гоббс», весело было. А на душе не весело. Тоска, тоска. Что же может быть причиной моей хандры накануне таких больших политических событий? Хочется остаться одной, чтобы всецело отдаться своим думам. А думы… О ком же ещё могут быть мои думы? О Колчаке. О нём, только о нём. вернуться В Харькове, в «большом красном доме», стоящем на краю улицы у глубокого оврага (по адресу ул. Чайковская, д. 16), после выселения из него семьи Кнорринг и других жильцов, в мае-июне 1919 г. была устроена «чрезвычайка» — концентрационный лагерь ЧК, где томились сотни заключенных, узников «красного террора». Потом они были убиты и закопаны там же — в овраге, во дворе и в подвале дома. |
