IV Ползли к высокому молу Тяжёлые корабли. Пронизывал резкий холод И ветер мирной земли. Дождливо хмурилось небо, Тревожны лица людей. Бродили, искали хлеба Вдаль Керченских площадей. Был вечер суров и долог Для мартовских вечеров. Блестели дула винтовок На пьяном огне костров. Сирена тревожно и резко Вдали начинала выть. Казаки в длинных черкесках Грозили что-то громить. И было на пристани тесно От душных, скорченных тел. Из чёрной, ревущей бездны Красный маяк блестел. V Нет, не победа и не слава Сияла на пути… В броню закопанный дредноут Нас жадно поглотил. И люди шли. Их было много. Ползли издалека. И к ночи ширилась тревога, И ширилась тоска. Открылись сумрачные люки, Как будто в глубь могил. Дрожа, не находили руки Канатов и перил. Пугливо озирались в трюмах Зрачки незрячих глаз. Спустилась ночь, страшна, угрюма. Такая — в первый раз. Раздался взрыв: тяжёлый, смелый. Взорвался и упал. На тёмном берегу чернела Ревущая толпа. Все были, как в чаду угара, Стоял над бухтой стон. Тревожным заревом пожара Был город озарён. Был жалок взгляд непониманья, Стучала кровь сильней. Несвязно что-то о восстанье Твердили в стороне. Одно хотелось: поскорее И нам уйти туда, Куда ушли, во мгле чернея, Военные суда. И мы ушли. И было страшно Среди ревущей тьмы. Три ночи над четвёртой башней. Как псы, ютились мы. А после в кубрик опускались Отвесным трапом вниз, Где крики женщин раздавались И визг детей и крыс. Там часто возникали споры: Что — вечер или день? И поглощали коридоры Испуганную тень. Впотьмах ощупывали руки И звякали шаги. Открытые зияли люки У дрогнувшей ноги, — Зияли жутко, словно бездны Неистовой судьбы. И неизбежно трап отвесный Вёл в душные гробы. Всё было точно бред: просторы Чужих морей и стран, И очертания Босфора Сквозь утренний туман. По вечерам — напевы горна, Торжественный обряд. И взгляд без слов — уже покорный, Недумающий взгляд; И спящие вповалку люди, И чёрная вода; И дула боевых орудий, Умолкших навсегда. 10 — V — 1924 Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931) Стихи о России, о русских поэтах и русской тоске «После долгих лет скитаний…» После долгих лет скитаний С искалеченной душой, Полны смутных ожиданий, Мы вернёмся в дом родной. Робко станем у порога, Постучимся у дверей. Будет страшная тревога, Солнце станет холодней. Нас уныло встретят стены, Тишина и пустота. Роковые перемены, Роковое «навсегда». Жизнь пойдёт другой волною, В новый гимн сольются дни, И с измученной душою Мы останемся одни. Наше горе не узнают, Нас понять не захотят, Лишь клеймо на нас поставят И, как нищих, приютят. 12 — II — 1923 «Вокруг меня тоска и униженье…» Покоя нет. Степная кобылица Несется вскачь А. Блок Вокруг меня тоска и униженье, Где человек с проклятьем на лице, Забыв давно земное назначенье, Мечтает о конце. Но где-то есть она — страна родная. Она не умерла. И где-то сквозь снега, в ночи рыдая, Гудят колокола. Пройдут тревоги долгого страданья, Пройдут они. Из темноты тоски и ожиданья Другие вспыхнут дни. Пусть не для нас безумные сплетенья Её «игры»… Мы для неё слагаем песнопенья Своей поры. 13 — I — 1923 «Не широка моя дорога…» Мы — забытые следы Чьей-то глубины. А. Блок Не широка моя дорога, Затерянная в пыльной мгле… Да что ж? Я не одна. Нас много, Чужих, живущих на земле. Нам жизнь свою прославить нечем, Мы — отражённые лучи, Апостолы или предтечи Каких-то сильных величин. Нас неудачи отовсюду Заточат в грязь, швырнут в сугроб. Нас современники забудут, При жизни заколотят в гроб. Мы будем по углам таиться, Униженно простершись ниц… Лишь отражением зарницы Сверкнём на белизне страниц. И, гордые чужим успехом, Стихами жалобно звеня, Мы будем в жизни только эхом В дали рокочущего дня. 23 — II — 1924 |
